Протоиерей Алексей Уминский - Основы духовной жизни

В значительной степени страх зависит от характера человека, но следует помнить, что характер может породить и бесстрашие. А мужество и бесстрашие – суть вещи совершенно разные; часто бесстрашие является лишь следствием страха перед чужим мнением, потому что бесстрашный человек вынужден постоянно доказывать окружающим свое бесстрашие. Если ударят его по одной щеке, другую он ни за что не подставит: только мужественный человек способен на такой поступок.

Мужество воспитывается в семье и в Церкви. Совесть – основа для ее воспитания; в совести кроются начатки мужества. Они заложены в словах: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк. 16: 10). Мужество начинается с «верности в малом» и продолжается как действие совести в человеке. Позже оно проявляется как смирение, потому что между мужеством и смирением в какой-то момент можно поставить знак равенства: мужество становится смирением, а смирение – мужеством не бояться признаться себе, кто ты такой на самом деле, увидеть себя в истинном свете. Это связано с покаянием, с преодолением себя, с духовной борьбой. Каждому из нас Господь предоставляет возможность проявить мужество, исходя из наших сил, в том числе дает нам и видение наших грехов.

Часто, готовясь к Святому Причастию, мы перечисляем огромное количество разных грехов и записываем на бумажке все то, о чем идет речь в книжках, посвященных исповеди, так сказать, на всякий случай: дескать, во всем грешен, а значит, мог совершить и то и се, и пятое и десятое… А стоит ли так исповедоваться, стоит ли приучать себя к такому подходу к исповеди? Мы боимся, что если не обо всех грехах напишем, то Господь не все их нам и простит, а если не простит, то как же мы будем причащаться – то, с грехами?

Такие представления о покаянии кажутся мне совершенно неверными. Трудно предположить, что человек может исповедаться настолько полно, чтобы стать по-настоящему достойным Причастия. Нет такой возможности: Господь по Своему милосердию открывает нам наши грехи не одномоментно, потому что если бы Он сразу показал нам все наше недостоинство, показал, какие мы есть на самом деле, мы бы просто умерли от отчаяния, мы не справились бы с этим, у нас не хватило бы мужества продолжать жить. Поэтому Господь открывает нам наши грехи по мере нашей решимости бороться с ними, по мере нашей возможности эти грехи победить. Огромное количество наших грехов мы пока и осмыслить не можем; Господь по милосердию Своему пока с нас за них не взыскивает, даруя нам путь жизни для того, чтобы мы постепенно очищались. Лишь по мере нашего духовного возрастания, по мере укрепления нашего духовного мужества Господь открывает нам бездну нашей греховности. Потому-то все святые и считали себя величайшими грешниками: у них было великое мужество видеть себя по-настоящему.

Порой духовнику открывается в человеческой душе нечто такое, чего прихожанин пока еще не в силах в себе увидеть, хотя уже и может с этим справиться. В этом и состоит смысл духовного руководства: священник помогает своим духовным чадам в их борьбе с грехами.

Мне часто задают вопросы, касающиеся публичной исповеди. Дело в том, что сама практика этого таинства складывалась в течение многих веков, претерпев значительную эволюцию. Первоначально покаяние не было исповедью, а представляло собой публичное объявление грехов. Иудеи приходили к Иоанну Крестителю, объявляли ему свои грехи, и он их крестил в знак того, что грехи им отпускаются. Первые христиане открывали грехи перед апостолами.

В ранней Церкви люди не исповедовались перед Причастием, потому что, стяжав дух сокрушения, исповедовали свои грехи непосредственно Господу. Но если христианину случалось впасть в смертный грех, например предаться блуду или отречься от Христа, его отлучали от Церкви. Общины в те времена были немноголюдными, о проступке становилось известно всем, и человек открывал свои грехи епископу и всей общине. Епископ налагал епитимью, и согрешивший проходил покаяние.

Покаяние осуществлялось так: в первое время кающийся должен был стоять снаружи, у входа в храм, и просить у всех прощения; потом мог сделаться «припадающим» – стоя на коленях, совершать земные поклоны; позже впускался в храм в качестве оглашенного, то есть присутствовал на литургии до слов: «Изыдите, оглашенные!»; потом мог участвовать в литургии, но не принимал Причастия до тех пор, пока его покаяние не принималось.

Когда в III веке зарождалось монашество и появились великие старцы, вошло в правило открытие монахами помыслов своему старцу. Это открытие помыслов и стало носить характер исповеди. Тогда и миряне начали приходить в монастыри и открывать старцам свой внутренний мир, а старцы духовно руководили ими. Принимавшие такие исповеди люди, как правило, не обладали священническим саном, потому что подвизавшиеся в монастырях обычно не принимали священства. Многие монахи-священники скрывали свой сан и отказывались служить литургию по глубочайшему смирению. Впоследствии сложилась практика назначения епископами специальных священников, наделенных правом принимать исповедь, существующая и по сей день.

Говоря о трех степенях страха Божия, важно понять христианский смысл слова «раб». Мы уже размышляли о свободе, о том, как и от чего человек освобождается, а теперь говорим о духовном состоянии раба, о состоянии страха. Все дело в том, что по представлениям мира сего страх – это действительно состояние рабское, он порабощает человека.

Давайте попробуем еще раз определить для себя, что это значит.

Дети, а зачастую и взрослые нередко определяют первую степень страха Божия исключительно как страх перед наказанием. В каком-то смысле такое определение соответствует истине, но не до конца. Раб действительно боится наказания, которому его может подвергнуть хозяин, но авва Дорофей говорит не об этом, а о страхе адских мучений, а это – отнюдь не тождественные понятия.

Авва Дорофей пишет не о наказаниях, а о страхе вечных мук, в то время как раб боится именно наказаний. Когда мы говорим о «состоянии раба», следует помнить, что Бог – не рабовладелец. Страх Божий – состояние вольное, раб Божий – это свободный человек, а свободный человек уже не боится наказаний.

Страх перед наказанием в этой жизни свидетельствует лишь о том, что до истинного страха Божия мы еще не доросли и никакого другого наказания себе не представляем. Мы всего лишь опасаемся, что Бог накажет нас здесь и сейчас несчастьями, болезнями, смертью близких, крушением надежд, то есть лишит всего того, что мы для себя так тщательно выстраиваем. Христианин, достигший состояния страха раба Божия, этого уже не боится, потому что даже в состоянии раба он воспринимает скорби не то чтобы с радостью, но со смирением.