ЛЮСИ МЮРАТ - ЛЮБОВНЫЕ УТЕХИ ЕКАТЕРИНЫ II

Через месяц после торопливого отъезда Вильямса Апраксин эстафетой известил императрицу, что одержал победу над пруссаками при Грос-Егерсдорфе. Какая ошеломляющая быстрота победы! Пруссаки отступают… Екатерина немедленно же решила отпраздновать это событие в Ораниенбауме с наивозможнейшим блеском. Чем более она была озабочена, тем менее хотела показать это.

Наблюдая сама за приготовлениями к празднеству, она проходила по саду, убранному гирляндами из лавров и роз.

– Вот женщина, ради которой честный мужчина с удовольствием перенес бы несколько ударов кнута, не так ли, граф? – сказал генерал Ливен Понятовскому, смотревшему на свою возлюбленную с чувством безграничного ожидания.

– Она заставила бы меня забыть всякое благоразумие, не то что Сибирь! – подумалПонятовский позже, прижавшись к ней лицом и вдыхая исходивший от ее нежного лица аромат свежести.

Екатерина умела быть одновременно повсюду: она трезвонила в колокола, служила благодарственные молебны, украшала дом зеленью при помощи Ламберта, своего садовника – старого оригинала, который искусно владел садовыми ножницами, предсказывая в то же время гнусавым голосом, что скоро его владычица, любовавшаяся теперь полетом орла, станет владычицей всей России.

– Не смейтесь, ваше высочество, я видел однажды вечером, как ваша звездочка бежала по небу, подымаясь все выше и выше.

Великий князь держался в стороне: его надежды были разбиты. А он-то считал пруссаков непобедимыми. Он не мог скрыть своего неудовольствия.

– Странное отношение к победе, особенно для наследника! – шептались офицеры, указывая друг другу на его озабоченный лоб…

Приглашенные приезжали из Кронштадта и Петербурга – кто на лодке, кто в коляске; одни с трудом взбирались по лестницам, бродили по садам, другие кружились перед мраморной террасой, робко отвешивая реверансы и поклоны перед их высочествами.

Перед ужином красивые пажи разносили в золоченных вазах билетики, которые носили тогда имя «Валентин», и с улыбкой предлагали их приглашенным: это тянули жребий, кому с кем сидеть, не заботясь об этикете. Судьба заставила Понятовского сесть по правую руку великой княгини, а по левую руку сидел де ла Мэссельер, атташе французского правительства, за соседним столом сидели графы Потоцкий и Браницкий, красавец Ржевусский и Сапега – все люди с приятной внешностью. Обратясь к ним, Екатерина произнесла вполголоса, указывая им на Понятовского.

– Наступит день, когда я сделаю его вашим королем.

Эта фраза, брошенная с такою легкостью, была принята ими за удачную шутку.

Внезапно в саду вспыхнул фейерверк. Он изображал повозку, влекомую быками, украшенными гирляндами из листьев, сопровождаемую смеющимися вакханками. Пронизанные солнцем Италии голоса пели мелодии Арага – такие трогательные, что мужчины стали умильно посматривать на округлые шейки своих соседок.

Княгиня попросила де ла Массельера, отличного игрока на флейте, исполнить несколько вещиц Рамо, Екатерина сама отнюдь не была музыкальна. У нее совсем не было слуха, и, напевая, она всегда фальшивила. Но Понятовский искренне наслаждался умело исполняемыми пассажами, Его красные каблуки отстукивали в такт ритм манерных гавотов. Тогдашнее общество стало забывать люлли, увлекаясь новой музыкой.

– До чего дойдет искусство, идя таким путем? – воскликнул как-то Дидро. Рамо, Стравинского того времени, смогли оценить только в стране, которая начинала увлекаться искусством балета.

Старый садовник в костюме шарлатана с остроконечной шапкой на голове стал зазывать приглашенных в свой шатер:

– Сударыни, господа! Входите! Я продавец счастья! Проигрышей нет! Входите, мы не берем денег – все даром!

Вельможи, камергеры, фрейлины приблизились к турникетам и стали оспаривать друг у друга цветы, банты и повязки на шпагу, фарфор, веера. Екатерина хотела подарками привлечь к себе сердца всех. Воспользовавшись шумом, великий Князь, напившись токайского, незаметно ускользнул и скрылся в банкетах сада со своей султаншей – Елизаветой Воронцовой.

Едва успели потухнуть фонарики и лакеи собрались ложиться спать, когда в Петербурге с удивлением узнали, что вчерашний триумфатор вместо того, чтобы преследовать побежденных, настаивая на победе, сам снялся с лагеря, сжигая собственные повозки, заклепывая свои пушки перед изумленными глазами солдат, плакавших от горя! Фельдмаршал Апраксин проводил это безумное бегство с дьявольской быстротой. Никто ничего не понимал в этом торопливом отступлении. К несчастью, Екатерина понимала слишком хорошо, в чем дело. Какая непоследовательность, какое неблагоразумие, какое безумие! Неужели ее провели эти иностранцы? Неужели разум запутался во всех этих интригах?

Во что бы то ни стало надо было поговорить с Станиславом еще до рассвета. И некому доверить записку! Ах, да! Ведь ее парикмахер ждал ее, чтобы распустить ее прическу. Она нацарапала несколько строк.

– Приходите, дорогой, немедленно в маленький лесной павильон. Я буду ждать вас до утра.

Но в своих расчетах она забыла про любовницу своего мужа.

Петр и его спутница шатались по лесу Ораниенбаума; оба были навеселе. Деревья непочтительно лезли прямо на его императорское высочество, ветви мешали ему, были направлены против него, как шпаги противников; земля качалась. Петр громко обругал луну, эту толстомордую распутницу, которая ни за что не вылезала из своей дыры! На одном из своих зигзагов он задел случайно прохожего, которого он хриплым голосом обругал целым потоком брани:

– Что это за неуклюжий дурак?

– Портной, – отвечал Понятовский, менявший профессию при каждой встрече. Елизавета, менее пьяная, без труда узнала его, несмотря на переодевание, и решила разбудить потухшую было ревность великого князя.

В тот момент, когда Станислав выходил из павильона, он был схвачен тремя людьми; бывшими в засаде. Его взяли за шиворот и грубо поволокли к морю, равномерный всплеск которого уже доносился до его ушей. Поляк, не испытывая при этом ровно никакого удовольствия, поручил свою душу Богу. Около самой воды солдаты вдруг свернули в другом направлении и фамильярно втолкнули его в какой-то домишко, окруженный соснами. К нему подошел великий князь.

– Вы обладали моей женой?

– Монсиньор, как вы можете…

– Скажите мне правду. Если вы будете со мной откровенны, то все еще может устроиться!

– И все же даже в угоду вашему высочеству я не могу сказать, что делал то, чего я не делал!

– Раз вы упрямитесь, то вы останетесь под арестом вплоть до дальнейших распоряжений.

В течение двух часов Понятовский размышлял, предоставленный собственным думам. Главный следователь тайной канцелярии явился к нему с допросом.