ЛЮСИ МЮРАТ - ЛЮБОВНЫЕ УТЕХИ ЕКАТЕРИНЫ II

По ее приказанию, вошедшему потом в ее обычай, молодой Васильчиков должен был подвергаться докторскому осмотру. Лейб-медик Роджер- сон бесцеремонно разглядывал его со всех сторон в лупу, чтобы удостовериться, что его здоровье не внушит никаких опасений его милостивой владычице.

Васильчиков покорно, но с легким любопытством спокойно подвергался этому осмотру, высунув даже язык по требованию доктора. На Протасовой и графине Брюс лежала обязанность выведывать секреты новых кандидатов, которым они вели строгий список; они оспаривали друг у друга честь испробовать нового кандидата в любовники императрицы, но опасались увлечься своей ролью «пробирдам». Пройдя осмотр и испытание, кандидат допускался к самой императрице. Его сразу окружала роскошь, богатство, бесчисленные слуги, и, чтобы дать ему возможность стать на ноги, в ящике стола на виду были приготовлены сто тысяч рублей золотом, ждавшие только, чтоб их истратили! При наступлении вечера Екатерина клала свою властную руку на руку сияющего, краснеющего от гордости фаворита, который становился центром всеобщего внимания, зависти и ненависти и увлекала его за собою, как увлекают юную новобрачную.

Сторонники Орлова, видя императрицу сияющей, бросили свою беспечность и поторопились послать в Молдавию весточку своему далекому другу. Обеспокоенный Орлов, как был, вскочил на лошадь и, меняя лошадей на подставках, безостановочно мчался вперед, не думая ни о пище, ни о питье. Страх, что он впал в немилость, гнал его через степи, болота и поля. Была ли Екатерина для него только стареющей любовницей, сыплющей милостями, – или чувствовал он ревность, которая пришпоривала его? Он не анализировал свои чувства, он мчался галопом с безнадежной пустотой в мыслях. Однако он торопился напрасно. У Петербургской заставы его ждал приказ выдержать карантин в Гатчине.

Императрица видеть отказалась Орлова, и все же она его еще чуть-чуть любила. Но неужели между вчерашней любовью и сегодняшним равнодушием нет места для чувства дружбы? Она смягчилась и спросила свою горничную Перекусихину:

– Что делать со старой выцветшей иконой?

– Сжечь.

– Нет, лучше потопить ее, – решила государыня.

Она, однако, не потеряла интереса к своему старому другу. Здоров ли он? Достаточно ли у него белья, сорочек? Как добрая хозяйка, она заботится обо всем, не забыв в то же время потребовать у него свой портрет, чтоб отдать его новому фавориту… Нет, с портретом он никогда не расстанется. Вот бриллианты – пожалуйста. И он послал ей камни, вынутые из оправы портрета, которую они украшали. Екатерина рассердилась, грозя бросить его в тюрьму, Но он делал вид, что принял ее слова за шутку. Он смеялся над ее угрозами. Он с радостью готов был подчиниться каждому наказанию, исходящему от нее! В таком случае, ему лучше всего уехать из Петербурга! Потерявшая терпение императрица не противилась больше его желанию вернуться в столицу: пусть возвращается! Она наградит его титулом князя – только бы он не заартачился и согласился подчиниться новому фавориту.

Все эти люди утомляли ее. Сколько ничтожных мелких дрязг в то время, как на Дунае еще бились с врагом отечества! Она устала от окружающих, ей нужен какой-нибудь новый стимул.

Ей хотелось бы снова увидать Потемкина, единственного человека, который умел ее развлечь.

Лишь бы этот сумасшедший не лез сам вперед, подставляя себя под вражеские пули под Силистрией, лишь бы сам не лез навстречу окружающим его со всех сторон опасностям! Не дай Бог он умрет – она была бы безутешна! Екатерина оказалась более доступной, чем эта неприступная крепость; осада Екатерины кончилась, она была завоевана.

Она написала ему, что хотела бы уберечь всех настойчивых и храбрых людей, воюющих на ее службе; в приписке, однако заключалась главная мысль письма:

«Я всегда очень расположена к вам».

На этот призыв Потемкин отвечал ярким письмом, отразившим трепет загоревшегося сердца. Храбрый вояка умел быть нежным поэтом.

«С тех пор. как я увидел тебя, я думал только о тебе одной; твои чарующие глаза пленили меня, и я трепетал, боясь сказать, как я тебя люблю. Любовь покоряет все сердца и одинаково связует узами, скрытыми под цветами. Но, о Боже! Какая мука любить, не смея сказать той, которую любишь, той, которая никогда не может стать моею! Жестокое небо! Зачем создало ее такой великой! Зачем было угодно судьбе, чтоб я полюбил ее, только ее? Ее одну, чье священное имя никогда не сорвется с моих губ и чей чарующий образ никогда не изгладится в моем сердце».

Он любил ее. Он забавлял ее, и она преклонялась перед ним: наконец-то она нашла достойного сотрудника! Ничтожному Васильчикову оставалось только сложить с себя свои обязанности и очистить комнату фаворитов. Отсылая его, Екатерина наградила его ста тысячами рублей, подарила ему семь тысяч крестьянских душ, на шестьдесят тысяч бриллиантов, серебра на пятьдесят тысяч и дала ему ежегодную пенсию в двадцать тысяч рублей. Васильчиков был только мимолетною прихотью Екатерины.

– Потемкин стал совсем на другую ногу, нежели я, – пишет спроваженный Васильчиков.

– Я был просто девицей на содержании. Со мной и обращались, как с таковой. От меня требовали, чтобы я не видал никого, чтоб я не смел выходить из отведенных мне апартаментов.

Когда я обращался с вопросом – мне не отвечали. Когда я просил что-либо для себя – та же история. Захотев получить орден св. Анны, я обратился к императрицы: на следующий день в моем кармане очутился сверток с тридцатью тысячами рублей. Мне всегда зажимали рот подобным образом и отсылали меня в мою комнату. Потемкин же получает все, что ему угодно.

Он диктует свою волю. Он – властелин.

– Действительно, он стал властелином. Екатерина по нему с ума сходила. Они, казалось, были созданы друг для друга, так как были глубоко противоположны друг другу. Спускаясь по мраморной лестнице дворца Орлов повстречался как-то с Потемкиным, шедшим ему навстречу, и спросил его, что слышно нового при Дворе?

– Ничего, кроме того, что вы спускаетесь, а я подымаюсь! – сказал остроумный Потемкин.

Она не могла больше обходиться без своего Циклопа: так звала она его за то, что у него был только один глаз. Она устроила его во дворце, и он входил вместе с нею во все государственные дела. Он сызнова поражал се то глубокой ленью, то притворством, не знавшим устали, Ожидала ли она застать его за работой? – Он мечтал целыми днями, не вскрывая ни одной депеши.

Должен ли уехать? Случилось, что его карета ждала у дверей по несколько месяцев, а он – нечесанный, грязный, мог часами сидеть и грызть ногти.

Злилась ли императрица – он обнимал ее, целовал, ласкал.

– Голубка, я ведь думал о тебе.