ЛЮСИ МЮРАТ - ЛЮБОВНЫЕ УТЕХИ ЕКАТЕРИНЫ II

Лучше сбежать, спрятать свое отчаяние от насмешников, чем хлесткие грязные шуточки. А Екатерина была восхищена этой бешеной робостью – признаком замиравшего сердца.

– Как он меня любит! – И она сдерживала свое нетерпение, зная, что благодаря задержке, чувства ее прорвутся с еще большей бурной пылкостью. Екатерина всегда сумасшествовала и наслаждалась, не зная границ и меры.

Время шло. Ланской боялся потерять расположение Екатерины, и, вспомнив, что доктор всегда оставлял в спальне порошок из шпанских мушек, он медленно проглотил его. Он почувствовал, что в жилах его пылко затрепетала кровь и. что его снова влекло к терпеливо ждавшей Екатерине. Закусив губы и скрежеща зубами, взял он ее в свои объятия.

Разнесся слух, что молодая княгиня Орлова умерла от чахотки на берегу Женевского озера и что Григорий в отчаянии не находил себе места: даже говорили, что разум его пошатнулся.

Екатерина, поглощенная своею страстью, нё могла этому верить; кроме того, какое ей до него дело? Ей казалось, что она искренно полюбила впервые и жила только ради Ланского, готовая все отдать за одну его улыбку.

Как восхитительно чувствовать руку своего возлюбленного около самого своего дряхлеющего сердца! Покоренная, наконец, питая в то же время к Ланскому материнские чувства, она громко вздохнула и прижалась побагровевшей дряблой щекой к юному лицу с нежным румянцем. Желая полюбоваться Ланским, одетым в голубой шелковый камзол, шитый серебром, она велела позвать музыкантов, чтобы обставить пышнее триумф своего любимца.

Внезапно скрипки замолчали, струны оборвались. Кто это в глубоком трауре, весь бледный с растрепанными волосами? Камергерский ключ болтался спереди, ордена надеты вверх ногами, что производит ужасное, хотя и комичное впечатление.

– Что ж, Катенька, видно ты все еще любишь потанцевать. Угодно тебе покружиться и со мной? Моя черная одежда, быть может, пугает тебя? Разве ты не знаешь, что жена моя умерла?

Как, смела ты задавать праздник, раз ее еле успели похоронить?

Глаза его блуждали, и с уст помешанного сорвался смех. Ланской хотел приблизиться, но Екатерина, вся дрожа, удержала его:

– Я любил ее, Катенька. Я так несчастен! – И он зарыдал на ее плече, потом взглянул на Ланского.

– А! Вот и новый! Вы еще очень молоды, сударь! Как попали вы в эту ловушку, глупыш?

Раздраженный Ланской был готов броситься па пего и выбросить из зала.

– Еще шаг, и я выкину вас за окно!

– Орлов! Орлов! Оставь его! – вскричала Екатерина вся в слезах. – Оставь его, Сашенька, в покое, он сошел с ума.

– Да, сошел с ума, – сказал великан с горькой усмешкой. – И знаешь, кто меня свел с ума? Ты, Катенька. Чего только я не делал ради тебя! А теперь ты говоришь, что я с ума сошел.

Императрица подала знак, чтоб бедного помешанного увели. Он вскоре после этого умер в припадке буйного помешательства.

Ланской становился все более дорог ее сердцу. Она лелеяла его, ласкала, обожала и готова была забыть все, лишь бы прикоснуться к его губам. Она любовалась его нежным, как у девушки лицом. Пораженный Двор уже начинал поговаривать об этой скандальной верности.

Увы, хрупкое здоровье Ланского, подорванное искусственными возбуждающими средствами, не смогло выдержать простой скарлатины. Екатерина, не верившая врачам, смеялась всегда над их предписаниями. Больной разделял ее скептицизм и издевался над немцем-врачом Викгардом, вызванным поспешно из Петербурга, подсмеиваясь над его горбом и гадким красным носом. Екатерина поддерживала его в его дерзости. Но все же, видя горящие щеки, она встревожилась и спросила ученого, который без всяких обиняков отвечал ей.

– Злокачественная лихорадка. Он не выживет.

– Замолчите! Вы не знаете, какая у него крепкая натура, – прервала его потрясенная Екатерина. – Спасите его! Я знаю, что вы можете спасти его.

Болезнь была заразительна, и лейб-медик требовал, чтобы ее величество оставило комнату больного.

Но она отказалась. Десять дней она просидела на его постели, борясь за его жизнь, пытаясь вырвать любимого из цепких объятий смерти. Неужели молодости и такой красоте суждено исчезнуть, несмотря на то, что она все еще страстно жаждет обладать ею? Как прекрасен Ланской! Страдание увеличило его глаза, щеки раскраснелись от лихорадки, запекшиеся губы жадно приоткрыты. Вдруг он широко раскрыл объятия. Кому? Екатерине или смерти? Смерть унесла его. Императрица была безутешна.

Все надоело ей. Она тосковала по чистому, бескорыстному, хрупкому Ланскому. Она не могла заставить себя ни спать, ни есть, ни писать; никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной. Выживет ли она сама? Все дела находились в беспорядке. Обеспокоенный Потемкин окружил ее своей заботливостью, но она оставалась безучастной ко всему. Действительно ли болело ее сердце или просто ее чувства вспоминали безвременную утрату?

Пять месяцев уже лежал Ланской на кладбище в Царском Селе. Сочувствуя Екатерине, Потемкин, любивший ее по-своему и боявшийся, что такое продолжительное воздержание может отразиться на настроении ее, нашел какого-то своего дальнего родственника графа Дмитрия Мамонова, который не нуждался в указаниях и ободрениях для того, чтобы быть полезным императрице, не забывая, собственных интересов. Потемкин сделал его своим адъютантом и послал с поручением к Екатерине.

Увидев его впервые, Екатерина отозвалась о нем Потемкину.

– Рисунок хорош, да колорит больно дешев.

Но, подумав, она все же купила его для себя, и на следующее утро очаровательный и очень умный гвардеец, получивший самое тщательное образование, проснулся по воле судьбы флигель-адъютантом ее величества. В благодарность он послал Потемкину золотую чайницу с надписью: «Соединенные сердцами больше, нежели узами крови».

Отпраздновав Новый год, императрица бросила тосковать по Ланскому, и настроение ее снова прояснилось: она опять была немного влюблена и решила осмотреть теперь свое «маленькое хозяйство», как звала она с гордостью свою империю. Она приказала взять с собой меха, шелка, чудесные ткани, вышитые материи, чтоб поразить своих подданных, окружавшим ее пышным великолепием.

Потемкин уехал вперед, чтоб приготовить все к ее приему. Он был и каменщиком, и полководцем, и садовником, с ловкостью умелого фокусника выстроил он целые города, села, триумфальные арки, целый флот, разбивал сады, где под ногами его Клеопатры должны были распускаться чудеснейшие цветы. Какое сказочное путешествие! Какой кортеж! Четырнадцать кибиток, сто шестьдесят пять саней, пятьсот шестьдесят лошадей, поджидающих, фыркая и храня, на каждой заставе!

Кибитка ее величества – это целый роскошно убранный дом, с салоном, игорными столами, библиотекой. В этой кибитке, с императрицей ехали Протасова – безобразная, тщеславная, смуглая, как таитянка, и Мамонов.