Григорий Канович - Самая длинная соломинка

Только колодец жил. Торчал мокрый журавль, и в бадье посверкивал остаток стылой воды.

В дверях хаты показалась Юшкене в облезлом тулупе и обрезанных немецких сапогах. Она подошла к колодцу, зачерпнула воды, оглянулась и, никого не увидев, потащила полное ведро в дом.

Над двором пролетел маленький, похожий на водяную стрекозу самолет. Не успел он скрыться, как из хаты вышел сын Юшкене, только без тулупа и портупеи, в почерневшей от пота гимнастерке, прислонился к частоколу и принялся мочиться. Он словно не слыхал, как во двор въехала телега, как спрыгнул с облучка возница Казимир, как выкарабкались верзила Антс и Забелла.

— Здравия желаю, господин лейтенант, — поприветствовал его Антс.

Лейтенант Юшка наконец застегнул галифе и отрешенно ухмыльнулся.

В окне хаты дернулась грязная занавеска. Мелькнуло широкое лицо Юшкене, потом возникла физиономия одного из тех, что вытаскивал из постели знатока римского права Эдварда Вилкса, лицо приплюснулось к стеклу, застыло в ожидании знака или приказа.

Забелла оглядел хутор, молчаливого Юшку в гимнастерке и поношенных галифе.

Казимир взял за поводья лошадь, и телега подкатила к самому частоколу.

— Работка есть, господин лейтенант, — бросил с телеги Франциск и глянул на окно хаты.

Сын Юшкене не реагировал на слова Франциска, как будто ждал чего-то не от людей, а от оплетенного колючей проволокой частокола.

Приковыляла Юшкене. Казимир достал из-под облучка сверток, протянул ей две бутылки водки.

— Сварганишь после всего обед, — сказал он.

— Да, да, — залопотала баба. — Уже стряпаю.

Прильнувший к окну хаты мужчина наконец дождался знака: Филипп рубанул рукой воздух.

— Раздевайся, — приказал инвалид Забелле. — Только без слов! Живо!

— Запомните, — крикнул Забелла, — я ваш последний шанс. В первый же день Рождества, если не вернусь, госпожа Мурская передаст советскому посольству в Швеции ваши подлинные имена и фамилии.

— Антс, раздень его!

— Я сам, — сказал Забелла.

И стал медленно раздеваться…

Из хаты вышел мужчина, ведя под руку Эдварда Вилкса. Глаза у заложника были завязаны тугой черной повязкой.

Франциск неотрывно следил за Забеллой.

Тот увидел отца, но продолжал с той же раздражающей медлительностью раздеваться. Казалось, он что-то обдумывает или отчаянно решает.

Мужчина подвел к частоколу старого Вилкса.

Они стояли друг против друга — полуголый сын в шляпе и отец с черной повязкой на глазах.

— Антс! — крикнул Франциск.

Антс стянул с головы старого Вилкса повязку.

Свет ударил старику в глаза, и он зажмурился. Когда он снова открыл их, то увидел своего голого сына.

— Попрощайтесь с сыном! — сказал Франциск.

— Не имею чести… ни вас, ни его… никого, — брезгливо прохрипел знаток римского права, озираясь.

— Подумайте! — снизошел Франциск.

И тогда Эдвард Вилкс внятно и безутешно сказал:

— Моего сына Юрия четыре года тому назад расстреляли фашисты. Если бы мой сын Юрий Вилкс был жив, разве стоял бы он голый, прошу прощения, в такой компании? Если бы мой сын был жив, он сидел бы теперь в библиотеке и читал бы Платона или Аристотеля.

— Как хотите. Юшку! — приказал Франциск, все еще глядя на Вилкса.

Антс тронул лейтенанта за плечо, сунул ему в руки пистолет. Повредившийся Юшка увидел обнаженную фигуру, затрясся и прицелился в голову Забеллы.

Прогремел выстрел, но шляпа не слетела с головы и человек не упал. Он только согнулся слегка, сжался как бы.

Лейтенант Юшка нажимал на курок еще и еще, пока не обессилел и не забился в припадке.

Но Франциск смотрел не на него, а на старого Эдварда Вилкса. Знаток римского права стоял как вкопанный, и взгляд его блуждал не по этому захламленному двору, не по этой заплеванной земле, а по небу, где дыбилась громада облаков.

— Одевайся!

Тяжело дыша, обливаясь потом, Забелла натянул на себя одежду.

— Милости просим в дом, — пригласила всех Юшкене. — Обед готов.

— Мерзавцы! — неожиданно промолвил Вилкс.

— Смелый какой! — хихикнул Антс. — А у самого, небось, штаны намокли и зуб на зуб не попадает.

— Может, иногда зуб на зуб не попадает. Может, иногда и в штанах сыро, но это, господа, не я, это моя плоть, не привыкшая к такому обращению.

— Идите домой! — сказал Забелла.

Франциск стрельнул на него глазами.

— Есть, господа, душа! Даже вышибленная из тела, она все равно жива!

— Куда его? — спросил у Франциска Антс.

— Завяжите глаза и отвезите домой, — приказал вместо него Забелла. — И не трогать! Нам не нужны лишние следы.

Франциск вздрогнул. Махнул рукою.

Из леса выехала грузовая машина. Старику завязали глаза и повели.

Когда Франциск и Забелла остались один на дворе, Забелла подошел к телеге, взял кнут, взвесил его в руке, будто намереваясь ударить инвалида. Тот не дрогнул, не отстранился, не заслонился рукой. Только смотрел на Забеллу и кивал головой.

— Я тебе говорил, что моя шляпа бессмертна, — сказал сурово Забелла. — Зря патрон холостил. — И бросил кнут в телегу.

— Да, да, — ответил опустошенно Франциск, отдавая Забелле его оружие — Хотел знать, откуда собака пришла: от НКВД или от Мурской.

— И какой вариант тебя больше устраивает?

— Честно говоря, ни тот, ни другой.

— Значит, договоримся, — решил Забелла. — Я не совсем от Мурской.

У Франциска глаза полезли из орбит.

— Мурской нужно золото. Она мне сказала: любой ценой. А вы… вы ей не нужны. Ни здесь, ни там. Вы нужны мне. Нам. Для нас золото — люди. Люди отсюда, которые знают тут каждый куст, каждый дом. Нужны, чтобы уйти и вернуться.

Франциск понял все и сразу, и потому сказал:

— Люди ждут золото. Без него не пойдут. И нас не выпустят. А золото под развалинами. У меня его нет.

Забелла долго смотрел на него и сказал:

— Значит, скажешь, что есть. Ниже Балтрага в субботу будет ждать морской катер. Оттуда.

— Катер?! — воскликнул Франциск. — Ты сказал «катер»? Мне кажется, я уже видел его однажды…

Забелла положил ему руку на плечо, и Франциск замолк.

— Сколько вас?

— Двадцать, — механически ответил Франциск. — Осталось, — добавил он.

Вечерело. Вероника стояла в развалинах и смотрела на Столярную улицу. На башенных часах пробило девять. Ни Франциска, ни Забеллы не было.

Вероника стояла неподвижно, сложив руки на груди, будто молилась. Слезы текли у нее по лицу, она кусала губы и приговаривала:

— Спаси, господи! Спаси!

В бане было жарко, как в Африке, в бане пот лился ручьями, в бане на полке, как мрачный господь на троне, восседал Франциск, Филипп охаживал Антса веником.

Франциск протянул Забелле бутылку:

— Сделай еще глоток. Водка все снимает с души.

Забелла взял бутылку, отпил.