Елена Райская - Рядовой Прохоров

Песня когда-то давно сочинялась как веселая бессмыслица, так и пелась, но в прохоровском исполнении вдруг стала печальной, загадочной и безысходной.

А белый платок у входа в дом застыл, потом подплыл к земле — женщина села на корточки и слушает.

Лицо женщины расслабляется, смягчается, и она вся отдается пронзительной тоске, которая слышится ей в голосе Прохорова, в трудноуловимом мотиве, непонятных словах.

Нельзя сказать, чтобы песня потрясла или захватила старика. По лицу женщины тоже трудно что-либо понять. Да и сам Прохоров не погрузился в пучину грусти — спел песню, да и все… Но тем не менее никто не двигается. Тишина. Сумерки.

Нога старика не зря болела вчера. С утра идет дождь.

Он начинается понемногу, еще когда старик, почмокивая, выезжает со двора. Но пока это просто капли — тяжелые, крупные.

К тому же очень скоро они перестают падать, и следы их, впитавшись в землю, исчезают.

Люди выносят из домов одеяла и подушки — проветрить. И только после этого начинается ливень.

Женщина мечется между домом и двором, спасая подушки. Прохоров, которому перепала наконец работа, помогает ей. И мешает, конечно, тоже. Они сталкиваются в дверях, задевают друг друга руками, плечами… Женщина не смотрит на Прохорова — подхватывает очередную полушку, мчится к дому, но все-таки следит за ним, старается обойти, держит расстояние…

Наконец, все спасено. Прохоров, вымокший до нитки, ощупывает хозяйское имущество.

— Сухие! — смеется он, — Видела, как сработано! Все сухое! Только мы мокрые! — И хохочет.

Женщина молча стоит посреди комнаты.

— Чего ты, — окликает Прохоров, — чего ты как неживая? Вещи ведь тебе спасли. Радуйся.

Но она, видно, радоваться не умеет. Тогда и Прохоров перестает веселиться — не шут ведь гороховый, в одиночку хохотать.

— Ну что же ты такая, — расстроенно говорит ои и делает шаг к женщине. — Да подожди, куда ты сразу бежать, под дождь, что ли, побежишь?.. — Он придерживает ее за плечо. — Смотри, ты же мокрая вся… Ты платок сними… сними…

Женщина не двигается, и тогда Прохоров сам снимает с нее платок.

— Ну вот… и волосы мокрые… — Он проводит ладонью по ее волосам и замирает — так и держит в руках голову женщины, ее лицо…

— Я за тобой который день смотрю.

И вижу… все вижу… понимаешь меня?.. Ты обмануть норовишь, мол, муж умер и сама умерла… А — врешь. Сама себя за нос водишь. Я улыбку твою видел… ты знаешь, какая была, когда улыбалась?.. Не знаешь… никто не знает… я один знаю…

Он сжимает ее плечи, спину, губами прикасается к ее лицу.

Льет дождь.

— Бедная ты моя, бедная…

Льет дождь. Избивает пустынную землю.

— Бедная…

Льет дождь. Избивает пустынную землю. Трясет тополиные листья.

— Маленькая…

И долго льет дождь. Долго…

А потом она стоит во дворе. Дождя больше нет. Только воспоминание о дожде в рассеянном серо-синем свете, который лег на землю.

Прохоров медленно подходит к женщине, останавливается за ее спиной.

— Не холодно? — спрашивает и видит, как она вздрагивает. — Милая ты моя, милая… А можешь улыбнуться, а? — Прохоров сам улыбается. — Я тебя прошу — улыбнись.

И тогда она — улыбается. Легко, ясно. И одновременно с этим слезы бегут по ее лицу — тоже легко… Она всхлипывает, улыбаясь, и — говорит. Сильным высоким голосом, торопливо, волнуясь. И незнакомые слова чужого языка сливаются в мелодию и становятся вдруг понятными Прохорову, пронзительными и прекрасными. Женщина будто бы жалуется, рассказывает о чем-то печальном, но постепенно радость и нежность побеждают печаль, и она продолжает говорить — теперь уже несомненно о любви, о Прохорове, о том, как он появился и что она почувствовала, и как долго ждала его…

Вглядываясь в ее лицо, Прохоров слушает. Слушают небо, сумерки, земля, выжженная до горизонта.

…Арба скрипом возвещает о появлении старика.

Женщина привычно подходит к лошади, привычно забирает поводья у старика, совершает обыденные движения, к которым давно привыкли и она, и старик. Но лицо ее — неузнаваемо: оно открыто, ясно, совсем другое лицо.

И старик замечает это. Он взглядывает на Прохорова. Молча слезает с арбы. И, проходя мимо Прохорова, еще раз на секунду приподнимает тяжелые веки. А потом скрывается в доме.

Ночью Прохоров не спит. Что-то беспокоит его. Он поворачивает голову и замечает глаза старика, которые следят за ним.

Прохоров отворачивается. Но старик по-прежнему неотрывно смотрит на него.

Прохоров резко садится и, застонав, хватается за больную ногу.

— Старик!

Тишина.

— Старик, послушай! — зовет Прохоров.

Старик лежит с закрытыми глазами. Ровное дыхание. Тишина.

Утром, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, Прохоров выходит во двор и сразу видит ее. Она стоит возле арбы и испуганно смотрит наверх — на плоскую крышу, где старик сам ворошит сено… Заметив Прохорова, она исчезает…

Старик продолжает свою работу — сосредоточенно, никуда не глядя, словно во всей вселенной существуют только эта крыша и он.

Женщина приводит лошадь, чтобы запрячь ее в арбу…

И тогда старик произносит одно слово — негромко, кидает его в воздух.

Женщина замирает. Опускает руки. Стоит так посреди двора.

Прохоров не выдерживает и уходит в дом.

… В полутьме ковыляет по комнате, прислушивается к звукам во дворе. Там — тишина.

Наконец появляется старик. Прохоров выжидающе смотрит на него. Напрасно — старик не замечает и Прохорова…

В комнату проскальзывает женщина — ставит на стол две пиалы с чаем, кладет две лепешки, отступает в свой угол.

Старик молча достает две другие пиалы, сам наливает в них чай. Садится и, прикрыв глаза, пьет — маленькими глотками.

Прохоров стоит перед ним, ждет чего-то. Но старик никого не видит, и опять вселенная замкнулась на нем и его чае.

Тогда Прохоров берет вторую пиалу, залпом выпивает ее содержимое, со стуком ставит на стол. Запихивает в рот половину лепешки. Старик спокоен и неподвижен.

Прохоров хватает другую пиалу — одну из тех, что принесла женщина, — выпивает, грохает на стол и ее. Старик спокоен и неподвижен. Не присаживаясь к столу, Прохоров выпивает третью порцию чая; пустая пиала, не удержавшись, скатывается на пол. Старик открывает глаза, поднимает ее, ставит на стол и — уходит.

Женщина бесшумно идет за ним. Сквозь открытую дверь Прохоров видит, как она застывает на пороге, бессильно опустив руки, как во дворе старик сам запрягает лошадь в арбу.