Юрий Нагибин - Так начиналась легенда

И, вспыхнув всеми веснушками, девочка вернулась за парту.

— Молодец, Былинкина! — одобрила учительница. — Лупачев, теперь ты.

К столу учительницы шагнул толстый, молочный мальчик, похожий на мужичка с ноготок. Он аккуратно одернул свой серый пиджачок, прочистил горло и сказал, что любимого стихотворения у него нет.

— Ну так прочти какое хочешь, — улыбнулась учительница. — Пусть и нелюбимое.

Лупачев снова одернул пиджачок, откашлянул и сказал:

— А зачем мне нелюбимое запоминать? — И спокойно вернулся на свое место, ничуть не смущенный хихиканьем класса.

— Очень плохо, Лупачев, что ты не любишь стихов, — огорченно сказала Ксения Герасимовна. — Стихи делают красивее нашу жизнь… Гагарин!..

Она еще не договорила фамилии, а Юра выметнулся из-за парты и стремглав — к учительскому столу.

— Мое любимое стихотворение! — объявил он звонко, скользнув по классу загоревшимися глазами.

Он не заметил, что в окно за ним наблюдала мать, обеспокоенная долгим отсутствием сына, — первый школьный день действительно что-то затянулся.

До этого места все шло прекрасно, на высшем вдохновении, но тут заело:

— Что ты как испорченный граммофон, — прервала его учительница. — Давай дальше.

— «Давно мне наскучило дома…» — сказал Юра затухающим голосом.

Класс громко рассмеялся. Юра поглядел возмущенно на товарищей, сердито — на учительницу, и тут пронзительно прозвенел звонок — вестник освобождения.

— Ну, хоть тебе и наскучило дома, а придется идти домой, — улыбнулась Ксения Герасимовна. — Занятия окончены!

Ребята захлопали крышками парт.

— Не разбегаться! Стройтесь в линейку!

— Как это — в линейку, Ксения Герасимовна?

— По росту.

Началась катавасия. Особенно взволнован Юра. Он мерился с товарищами, проводя ребром ладони от чужого темени к своему виску, лбу, уху, и таким способом неизменно оказывался выше всех. Со скромной гордостью Юра занял место правофлангового, но отсюда его бесцеремонно теснили другие, рослые ученики, и он в конце концов очутился почти в хвосте.

Но и тут не кончились его страдания. Лишь две девочки, в том числе конопатая Былинкина, согласились считать себя ниже Юры, но, оглянув замыкающих линейку, учительница решительно переставила Юру в самый хвост.

Он стоял, закусив губы, весь напрягшись, чтобы не разрыдаться. А во главе линейки невозмутимо высился толстяк Лупачев, не знавший ни одного стихотворения.

— До свидания, ребята! По домам! — сказала учительница.

Юра опрометью кинулся из класса и угодил в добрые руки матери. Она все видела, все поняла.

— Не горюй, сыночек, ты еще выше всех вымахаешь!..

По деревенской улице гнали стадо. Сшибаясь крутыми боками, покорно брели черно-белые остфризы, потупив печальные, терпеливые морды, словно ведали, какой долгий и нелегкий путь им предстоит. За коровами шли бычки-годовики, толкаясь короткими рожками. И в слезах бежала за ними ослепшая от горя заведующая фермой Анна Тимофеевна Гагарина.

Она нагнала пожилого ветеринара, мужниного брата Павла Ивановича Гагарина.

— Иваныч, побереги теляток-то! Доставь в целости и сохранности!..

Тот ничего не ответил, только поглядел грустно и понимающе да перекинул в губах погасший окурок.

— Паша… Пышкова… — обратилась Анна Тимофеевна к молодой женщине, сопровождавшей стадо. — Послаще им травку-то выбирай. А то грех на тебе будет.

— Не сумлевайся, Тимофеевна, — отозвалась Паша.

Замыкая стадо, прошла старая большая корова с иссякшим выменем, а за ней прокатилась войлочная груда овец похожая на громадный ком репейника. И в клубах пыли скрылось уходящее от войны колхозное стадо.

— Мам, не плачь, не надо! — просит невесть откуда взявшийся Юра.

— Как не плакать, сыночек, ведь сколько сил, сколько трудов отдано!.. — утираясь, произнесла Анна Тимофеевна.

Тишина разорвалась оглушительным треском моторов. Кинулась врассыпную деревенская живность, отыскивающая корм в траве обочь дороги, завыли цепные псы. Дико, невероятно и жутко, как в больном сне, над деревней пронеслись два краснозвездных самолета, за одним из них тянулся хвост черного дыма. Внезапно возникнув, они так же внезапно скрылись, только грохот их еще колебал воздух. Казалось, самолеты сели на картофельное поле за деревней.

Юра оторвался от матери и бросился в поле. Еще несколько деревенских ребятишек последовало его примеру.

Их ожидало разочарование: на обширном поле за деревней не было и следа самолетов. В разных местах подымались дымы, но то были костры пастухов, угоняющих на восток смоленские стада, костры беженцев или же то догорали строения, подожженные немецкими зажигалками.

— Улетели, видать…

— К базе своей потянули…

Ребятишки повернули назад. Юра остался. Он жадно оглядывал окрестность, вдруг сорвался и побежал через поле к можжевеловой поросли, за которой в низине лежало болото.

Там они оказались. Один самолет, целехонький, стоял на твердой земле, другой исходил последним дымком в теплой жиже торфяного болота. Видно, его погасило болотной влагой.

Юра подошел совсем близко, но пилоты не замечали его. Старший бинтовал своему молодому белобрысому товарищу раненую руку. Тому было очень больно, и, чтобы скрыть это, он на все лады честил Гитлера.

— В бога… в душу… в мать Адольфа!..

— Больно, да? — спросил старший.

— Чепуха!.. Если бы не ты, стучаться бы мне у райских врат.

— Ладно!..

— Я тебе этого сроду не забуду.

— Не трави баланду! — сердито оборвал старший. Он кончил бинтовать и заметил Юру. — Эй, пацан, это что за деревня?

— Это не деревня — село, — застенчиво пробормотал Юра.

— Вот формалист! Ну, село…

— Клушино.

Летчик достал из планшета карту, развернул.

Юре очень хотелось посмотреть, что это за карта, но, уважая военную тайну, он пересилил себя.

— Понятно, — пробормотал летчик. — Как звать-то?

— Юра… Юрий Алексеевич.

— Ого! А фамилия у тебя есть?

— Гагарин.

— Хорошая фамилия, княжеская.

— Не, мы колхозные.

— Того лучше. Председатель у вас толковый?

— Ага… — И, вспомнив слова, что говорили взрослые, Юра добавил серьезно: — Хозяйственный и зашибает в меру.

Оба летчика рассмеялись.

— Вон как здорово! Записку ему отнесешь.

Подложив планшет под листок, вырванный из блокнота, пожилой летчик принялся что-то писать.

— Дядь, а вас на фронте подбили? — спросил Юра раненого.