Юлий Дунский - Красная площадь

— Зачем?

— Ни за чем… Чтоб от сердца к сердцу ниточка протянулась.

В хороший весенний день 1918 года первые отряды РККА принимали присягу в Москве, на Красной площади.

Серо-зелеными прямоугольниками, лицом к кремлевской стене, замерли полки и батальоны — замерли в полной, совершенной тишине. Микрофонов не было, и такая тишина требовалась для того, чтобы услышать голос Ленина.

Председатель Совнаркома РСФСР вместе с другими членами правительства стоял на трибуне и читал своим немного картавым решительным голосом:

— Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии…

— Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина, — прогудело над площадью. Это красноармейцы повторяли вслед за Лениным первые слова торжественного обещания.

— Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину и беспрекословно выполнять все приказы командиров, — продолжал читать Ленин.

— Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину, — гулко повторила площадь.

На тротуарах — у храма Василия Блаженного, у Верхних торговых рядов — толпились притихшие москвичи. Среди других стоял тут и Николай Павлович Кутасов — до обидного штатский, в долгополом бобриковом пальто и картузе с наушниками.

— Все свои действия и мысли направлять к великой цели освобождения всех трудящихся, — присягала Красная площадь.

И Кутасов поймал себя на том, что его губы шевелятся, повторяя простые и торжественные слова о солдатском долге.

Ленин вдруг перестал читать. Он передал листок с текстом присяги стоящему рядом длинноусому военному — главкому, а сам повернулся и пошел с трибуны.

— Я обязуюсь по первому зову Рабочего и Крестьянского Правительства выступить на защиту Советской Республики… — Теперь присягу зачитывал главком.

— Я обязуюсь, — повторяла площадь.

— Выступить на защиту Советской Республики, — беззвучно шептал Кутасов.

Сойдя вниз, Владимир Ильич встал в строй к бойцам того полка, который был ближе других к трибуне. Это оказался амелинский полк — бывший 38-й гренадерский. Строй остался неподвижен. Только все глаза повернулись к Ленину.

Невысокий человек в стареньком аккуратном пиджачке — вождь всей огромной страны — был совсем близко от Амелина, Уно, Карпушонка. А бородач Камышов так и вовсе стоял с Лениным плечо к плечу: протяни только руку — и поздороваешься. Но поздороваться сейчас было никак нельзя. Камышов, Уно, Володя и все остальные повторяли:

— За Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братство народов не щадить ни своих сил, ни самой жизни…

И Владимир Ильич говорил вместе с ними, наклонив усталое большелобое лицо:

— Не щадить ни своих сил, ни самой жизни…

…Присяга кончилась. Сводный оркестр, блеснув на солнце медью труб и тарелок, заиграл старый марш — новых еще не было.

Чуть скосив голову набок, Ленин оглядел своих соседей — внимательно и любопытно, как всегда, когда видел новых людей.

Солдаты тоже глядели на него молча. Не то чтобы заробели, а просто было совестно беспокоить человека своими пустячными разговорами. Только Мясоедов беспокойно зашлепал губами — видно, хотел-таки пожаловаться на питание. Но и он смолчал.

Ленин попрощался с солдатами штатским кивком головы и пошел на трибуну.

…Отчетливо впечатывая шаг в брусчатку, отряды уходили с Красной площади.

Ушел амелинский полк, так и не увидев в толпе своего бывшего командира.

Ушло с трибуны правительство, разбрелись зрители.

Удалился и оркестр — только музыка осталась. И пока звучит над Кремлем старый марш «Тоска по родине» — волнующий сердце мужественный и печальный марш, — мы, знающие больше, чем знают наши герои, задержимся на главной площади страны, чтобы заглянуть в ее будущее.

…Мы увидим черные скорбные очереди у Мавзолея великого человека, который так недавно принимал здесь присягу вместе с красноармейскими полками.

…Увидим парад 1927 года в честь девятилетия советской власти. Улыбнемся неказистости вооружения и порадуемся энтузиазму красных бойцов.

…Мы увидим и другой парад — незабываемый Парад Победы в 1945 году. Увидим десятки тысяч пьяных от счастья людей, запрудивших Красную площадь в тот вечер.

…Увидим майский парад 1969 года — стальную реку бронетранспортеров, амфибий, ракет, с грохотом текущую мимо Мавзолея.

А потом вернемся к нашим героям в далекое время Гражданской войны.

Проселочная дорога виляла между полями. Дымилась под солнышком сырая весенняя земля. Самое бы время пахать — да некому. По полям бродили грачи, удивлялись: почему земля не перевернута червяками кверху?

По проселку неторопливо скрипела телега. Возница, небритый, насупленный, как еж, молчал, думал о своем житье. Седок тоже молчал, тоже думал. Седок этот был Амелин — похудевший, побледневший за тот год, что мы его не видели.

Молодой грач нашел в земле винтовочную гильзу, клюнул разок и отвернулся. В ту весну только война перепахивала поля, сеяла в земле свинец да железо.

Возница, не оборачиваясь, ткнул кнутовищем вперед. Там, вдалеке, толпились на пригорке серые домики — старый деревянный городок Маламыш. Туда и ехал Амелин.

…У крыльца купеческого, на каменном фундаменте особнячка толклись военные. Спрыгнув с телеги, Амелин показал часовому свои бумаги и прошел внутрь.

Большая комната была сплошь, как обоями, оклеена плакатами и воззваниями. За «ундервудом» сидел усатый красноармеец и печатал одним пальцем.

Согнутый этот палец коршуном кружил над клавишами, выбирал нужную букву и падал на нее с высоты. Другой красноармеец диктовал:

— Несмотря на героизм бойцов второй и третьей армий, врагу удалось прорвать… Тебе кого, товарищ? — спросил он у вошедшего Амелина.

— Начальника политотдела.

— Садись, ожидай. — И красноармеец снова стал диктовать: — Врагу удалось прорвать наш фронт…

Амелин не стал садиться. Он разглядывал плакаты — картинки и надписи: «Вперед, на защиту Урала!», «Победа или смерть! Но мы победим!»

— Сибирская армия белых занята Ижевск, Сарапул, Воткинск, — медленно вычитывал красноармеец.

«Братья — рабочие Германии, Англии и Франции! Поднимайтесь, восстаньте против капитала!» — призывали плакаты. «Смерть Колчаку! Близок его конец!»

— Сломив упорное сопротивление пятой армии, колчаковцы заняли Уфу…

В комнату выходили три двери. На одной была табличка «Наштабарм», на другой — «Оперод», на третьей «Нач. политотдела армии». Эта дверь отворилась, и из нее вышел посетитель — военный с кривой кавказской шашкой и в пенсне. Амелин прошел к начальнику политотдела.