Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник)

В зимнюю сессию Лена кое-как сдала экзамены — ничего не лезло в голову: заливаясь слезами, она листала страницы учебников, а в соседней комнате мать скандалила с отцом. По всем предметам Лена получила тройки — и то только потому, что преподавателям не хотелось возиться с ее переэкзаменовкой.

Наконец она была одна. Лена попыталась почитать журнал, но вагон трясло, и буквы прыгали. За окном проносились редкие деревни, леса и бесконечные, занесенные снегом поля. На проводах сидели вороны.

Стучали колеса.

Лена опять вспомнила то время, когда родители возили ее летом на юг, к морю…

В первый раз она поняла вдруг, что это были самые счастливые дни ее жизни и они никогда больше не вернутся. Дальше будет только хуже. По ночам будут терзать одиночество и безысходность. Лицо от бессонницы покроется морщинами. Под глазами от слез набухнут мешки. И такая несчастная и некрасивая она никому не будет нужна.

После окончания института дни будут проходить в какой-нибудь унылой конторе, в окружении таких же неудачниц. В их компании она начнет выпивать вечерами после работы.

А дома — стареющая, всегда раздраженная мать. Тоже несчастная. И Лена будет тайно желать ее смерти, потому что тогда квартира будет ее. Собственная. В нее можно будет привести случайного знакомого или чужого мужа. И забыться… Пока он не посмотрит на часы и не начнет торопливо одеваться.

"Вот такая у тебя будет жизнь", — подумала Лена. Ей стало безумно себя жалко, но слез, чтоб заплакать, уже не было. Кончились.

Она подумала про город, в который неизвестно зачем согласилась ехать, про старика актера, которого никто, кроме Нины Павловны, не знал. "Любовник ее, наверное, — равнодушно поняла Лена. — Сама с ним боится встретиться — старая стала, а напомнить про себя хочется… Дура…"

Стучали колеса.

Поезд со скоростью сто километров в час вез Лену в город, где жил оптимист и шутник старший лейтенант милиции Кондаков, который в это время, наморщив лоб и измазав чернилами руки, разгадывал кроссворд в газете "Пионерская правда".

Кондаков не знал, ему и в голову не могло прийти, что со скоростью сто километров в час приближается к нему неудачница Лена, виновница его смерти…

Из вагонного коридора донеслись шум голосов, крики. Дверь в купе распахнулась, и бесцеремонно ввалились три цыганки в пестрых юбках и плюшевых пиджаках. Они блестели глазами, золотыми серьгами и зубами. Две молодые цыганки и одна старая с ребенком на руках.

— Дай погадаю, красавица! Ручку дай! — затараторила старая цыганка, схватила Лену за руку, повернула ладонью к себе.

Лена сжала кулак.

— Красавица ты, прямо молдаваночка! — не отпускала руку цыганка. — Все тебе скажу Как зовут, скажу… Неприятности были у тебя, переживала много из-за короля. Теперь все хорошо будет. Изменения в жизни… Покажи руку!

— Я счастлива, — сказала Лена, не разжимая кулак.

Молодые цыганки равнодушно рассматривали Лену. Ребенок на руках старухи сосал сушку и пальцы.

— Не будь жадной, дай для ребенка денег, — отпуская Лену велела цыганка.

Лена вытащила из кармана шубы мелочь. Потеряв к Лене интерес, молодые цыганки вышли из купе.

— Яблоко ребенку дай!

Лена взяла лежащее на столике у окна яблоко, протянула ребенку, но цыганка забрала его и засунула в карман между юбками.

В дверях появилась проводница, толстая и добродушная.

— Лия! Привет! — весело крикнула она. — Давно не видала тебя! Как живешь?

— Как живешь, спрашиваешь?! — выходя из купе, переспросила цыганка и закричала: — Ванду мою на пять лет осудили!.. К ней еду, в Вологодскую область!.. Ой, доченька моя, звездочка!..

Ребенок тоже заорал.

Прибежали молодые цыганки, экспрессивно заговорили по-цыгански, забрали ребенка и пошли в следующий вагон предсказывать судьбу.

Старая цыганка встала с проводницей у окна.

— Адвокат сказал: Ванда глупость сделала. Когда ее в милицию забирали, сунула менту десятку в карман. Если б не эта десятка, ее бы по амнистии отпустили, а так взятка получается… Судья строгая, в позапрошлом году Лудвига судила. Помнит меня. Грозит, что всю семью перевоспитает, работать будем, а не спекулировать рубашками возле ЦУМа…

Лена захлопнула дверь в свое купе.

Степаныч решительно нажал на кнопку звонка.

Дверь открыл хмурый мужчина в майке и черных семейных трусах.

— Дайте точные сведения на все вопросы переписного теста! — бодро сказал Степаныч.

— Что?!

— В СССР проводится Всесоюзная перепись населения!

— Так приходил уже один… Счетчик… Ночью…

— Разрешите войти?

— Ну… — пропустил Степаныча мужчина.

Степаныч разделся, повесил полушубок на вешалку, снял шапку. Мужчина смотрел молча. В соседней комнате орал телевизор.

— Вы — папа Жанны?

— Так я уже отвечал…

— Разрешите представиться. — Степаныч доверчиво протянул руку: — Иванов Евгений Степанович!

Папа Жанны неуверенно пожал:

— Фролов… Виктор Сергеевич…

— А мама где? Хозяйка?

— Вечерняя смена у ней…

— Жаль… Я думал побеседовать с обоими… О дочери вашей.

— Что такое?!

— Ничего-ничего! Все в порядке, — Степаныч вынул из кармана бутылку шампанского. — Для мамы хотел цветов купить… Такой мороз — грузины с гвоздиками попрятались… Куда можно пройти?

— У нас беспорядок… Вы на кухню.

— Вы извините. Я так внезапно… — Степаныч прошел в кухню.

Папа Фролов быстренько выключил телевизор и проследовал за ним.

Степаныч сел на табурет, папа Фролов встал напротив.

— Садитесь, — сказал Степаныч. — Разговор долгий будет.

— Ты кто такой?! — не выдержал папа Фролов.

— Я — друг вашей Жанны.

— Так…

— Друг! Больше того! Я люблю вашу дочь!

— Ну!..

— Да!.. Виктор Сергеевич, я пришел просить у вас руку вашей девочки.

— Чего?

— Хочу на ней жениться… Коротко о себе. Бывший военный летчик. Вдовец. Демобилизован по состоянию здоровья, — честно, глядя в глаза, врал Степаныч. — Живу один в двухкомнатной квартире. Детей не имею. В данный момент работаю в искусстве. Кинорежиссером.

Помолчали.

Папа Фролов переваривал информацию. Чтобы облегчить ему это дело, Степаныч достал из внутреннего кармана пиджака четвертинку водки.

— Я люблю кино! — сообщил папа Фролов.

— Да?! — обрадовался Степаныч.

— "Весна на Заречной улице", "Кубанские казаки"…

Папа Фролов поставил на стол стаканы, достал из холодильника кусок сыра.

— Овчарка вернется — рычать будет, — сказал он. — Вчера завязать поклялся… Счетчик пришел ночью, я подумал, к Жанне… Столкнул с лестницы…

Степаныч торжественно поднял стакан:

— Давай, Витя, за твоих женщин! Чтоб здоровы были!

Чокнулись, выпили.

Папа Фролов помолчал, глядя в пустой стакан, наконец нарек: