Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник)

— Что же делать, Степаныч? — Маруся решила его разжалобить, даже всплакнуть попыталась. Кто его знает, может, донесет куда-нибудь, и начнутся выяснения, что за деньги, откуда столько…

— Эх ты, Маруся, судом меня пугаешь? — вздохнул ок. — В Моссовете сессия была. Они решили пока "Волга" в продажу не пускать. "Жигули" есть, десятая модель… Надо тебе?

Маруся опять задумалась. Степаныч не торопил.

— Надо, наверное, — решила она.

В зале опять появился Губанищев. Он влез на стол и, приставив к штанам бутылку шампанского, с усилием вытащил пробку и стал поливать вином всех присутствующих.

Музыка стихла. Маруся бросилась спасать от струй шампанского своего мужа.

— Вот вам ваша внучка, дедушка! Целенькая! — привел Жанну Боря. — Не скучали без нас?

— Уйди, а? — устало попросил Степаныч.

— Ладно! Все в порядке! — улыбнулся Боря.

Он подмигнул отцу и ушел. Жанна долго смотрела ему вслед.

— О чем говорили? — спросил Степаныч.

— Да так… — рассеянно ответила Жанна.

Несмотря на холод и довольно поздний час, по замерзшей, занесенной снегом реке размашисто скользили человек тридцать лыжников. Они молча шли друг за другом, только слышалось их прерывистое дыхание да скрип снега под лыжами.

Лыжники быстро обогнали и оставили далеко позади на скользкой набережной Лену и Зарамушкина, провожавшего ее в гостиницу.

Около приземистых побеленных зданий с деревянными крышами Зарамушкин остановился.

— Знаете, я здесь живу недалеко… Хотите чайку?

— Спасибо, не надо.

Лена шла, сунув руки в карманы, глядя под ноги.

— А вот это, между прочим, — Зарамушкин указал на здания, — палаты, восемнадцатый век… У купцов здесь склад был. Добро свое хранили…

— Угу, — сказала Лена.

— А я в театре полгода всего. Раньше был директором в школе… У меня на очень высоком уровне была самодеятельность, вот горком и доверил мне драмтеатр… Знаете, Лена, я ничего не боюсь. Я двумя руками за эксперимент! Не привык прятаться за чужие спины… Дальше школы меня не сошлют…

Послышался женский визг.

— Что это? — спросила Лена.

— С пляжа, — сказал Зарамушкин.

— Помогите! — кричала женщина. — Люди!

И вой.

— Милицию надо вызвать, — сказал Зарамушкин.

— Ее же зарежут, пока мы ходить будем!.. Мы здесь!

— Скорей! Убивают! — безнадежно звал кто-то.

Неподалеку был спуск на пляж, и Лена побежала к нему.

— Лена, не надо… У нас такой город, такое бывает… Не надо бежать туда! — предостерегал Зарамушкин.

Лена увидела, что внизу кто-то барахтался в сугробе. Два человека.

— Вон! Вижу! — Лена бросилась к ним, схватила мужчину, что лежал сверху, за воротник, стала тянуть на себя. Воротник оторвался. Лена упала.

Подбежал Зарамушкин.

Визжала женщина.

Мужик мычал.

Зарамушкин заломил ему руку, отодрал от женщины, поставил на ноги. С мужика упали штаны. Он вырывался и выл.

— Стой! Стой, гад! — повторял Зарамушкин, выворачивая емуруку.

Женщина поднялась, всхлипывая, поправила одежду и вцепилась мужику в волосы.

— Шоколадку обещал! Где шоколадка? Мразь! До дому не дошли, а он повалил! Гнида!

Она мотала его голову из стороны в сторону.

— Ты что? — удивилась Лена и попыталась оттолкнуть ее.

Женщина изо всех сил пихнула Лену ногой.

— Уйди, сволочь!

Лена упала в сугроб. Зарамушкин выпустил мужика и бросился к Лене. Обретя свободу, мужик опять повалил женщину. И все началось сначала: мычание, вой и крики с ругательствами…

В отделении милиции в эту ночь дежурил старший лейтенант Кондаков. Не спеша он составил протокол, распихал хорошо знакомых ему и мужика и женщину по разным камерам и обратился к усталой, сонной Лене:

— Очень приятно было с вами познакомиться, Елена Игоревна! — Он крепко пожал ей руку. — Хорошие гости приезжают к нам из Москвы! Правда?

Он повернулся к Зарамушкину, который через силу улыбнулся.

— Вы меня не помните? — спросил лейтенант.

Зарамушкин удивленно смотрел на него и молчал.

— Вы нам историю преподавали в школе… Я у вас про культ личности все спрашивал…

— Как фамилия?

— Моя?.. Кондаков!

Лейтенант улыбнулся Лене.

Кондаков плохо учился в школе. Некоторые невнимательные учителя считали его тупым. Внимательные, их было немного, видели, что парень придуривается, а сам живым насмешливым глазом наблюдает за жизнью.

Повседневная жизнь интересовала его намного больше, чем устройство парламента в буржуазной Англии прошлого века. Предки Кондакова были крестьяне, и его практичный ум анализировал то, что видели глаза.

Анализировать он начал очень рано.

"Почему мы сами не можем управлять своей жизнью?" — размышлял он. Кажется, вот человек все просчитал и продумал. Отсек возможные помехи. Идет по знакомой улице к намеченной цели, в магазин к примеру. А тут к нему пристает какой-нибудь полупьяный друг детства, и, прежде чем человек успевает опомниться, он оказывается на чужой лестничной клетке со стаканом водки в руках. Потом из подъезда выбегает девушка в разорванном платье и мчится прямиком к Кондакову в отделение с воплями, что ее изнасиловали. А кто уж там ее изнасиловал и кому она понадобилась такая страшная и худая, понять невозможно…

И вот человек, который, может, на десять минут всего собирался из дома выйти, купить молочную смесь для своего грудного ребенка, оказывается за решеткой и возвращается к этому ребенку лет через пять в лучшем случае. А ребенок его знать не знает и грубо орет: "Отойди, дядька!"

И сколько таких случаев было.

Люди, как горошины, которые щелкает какой-то злой насмешник, летят, кто в стену, кто в потолок, а кто в окно, отскакивают и катятся, не разбирая дороги…

Поэтому Кондаков в своей жизни не любил сюрпризов и всяких неожиданностей. С другими — пожалуйста. Сколько угодно. Тут его фантазия не знала удержу.

Со своими шутками он был как бы достопримечательностью родного города. Задержанные запоминали все его приколы. Потом, когда становились заключенными, долгими вечерами рассказывали о нем. И слава расползалась по зонам: вот есть такой мент с большим чувством юмора. И приписывались ему иногда даже не его шутки, но имя его, обрастая романтическими эпитетами и подробностями, жило в народе.

Сам же Кондаков относил себя к той категории людей, которые, после того как рассказали анекдот, сначала смеются вместе со всеми, затем смеются, когда до них дойдет смысл этого анекдота, и потом смеются над теми, кто еще анекдота не понял. От здорового, бодрого хохота Кондакова у его сослуживцев по вечерам разыгрывались мигрени.

— Знаете, Леночка, а у меня для вас сюрприз! — сообщил Зарамушкин, когда они вышли из отделения.

Лена посмотрела вверх. Боже, какая тоска!