Семен Цвигун - Возмездие

— Не любит он эти мундиры… Готовься, майор. Жаль твою крышу, но если не найдется другого выхода, идти в квадрат 27 придется тебе…

Афанасьев подошел к окну, мимо которого по деревенской улице прошли женщины в темных платках…

— Хоть одним бы глазком взглянуть, — сказал, ни к кому не обращаясь, Афанасьев, — как мама идет домой вдоль Днепра по Крещатицкой набережной…

С крыльца бывшей управы перед народом выступает Семиренко:

— Вот, товарищи, теперь вы сами выбрали Советскую власть… — он положил руку на плечо стоявшей рядом с ним женщины лет сорока, со спокойным крестьянским лицом и суровыми глазами, — пускай пока не закрытым и не тайным голосованием, как полагается, да зато родную, свою, верно я говорю?

— Верно! — ответили дружно из толпы.

— А что у нас на сегодняшний день наблюдается на дворе? Весна наблюдается. Отличная весна! И земля тоскует без пахаря, как баба без мужика, верно? Давайте вспашем и посеем побольше этой весной! Семенами поможем вам. Сеять, родные, надо потому, что до осени наши придут. Большевистское слово даю, придут! А мы — с урожаем, и сами сыты, и мужиков наших, воинов славных, накормим! Верно я говорю?

— Верно! — еще дружнее поддержали Семиренко люди.

— Вот так, — довольный, откашлялся Семиренко в кулак. — А теперь последний вопрос. Давай их сюда, Бондаренко!

Из управы вывели и поставили перед народом, враз встревоженно загудевшим, Павлушкина и трех полицаев.

— Ну, что с ними делать?.. — спросил Семиренко. — Не все сразу… Кто первым желает высказаться?

— Я! — донесся негромкий голос с дальнего края притихшей толпы.

Все обернулись и увидели Анну Лосенкову, бледную, едва стоявшую на ногах. Ее поддерживали под руки Ирина Петровна и женщина, что ей помогала. Анна, прижимая к груди ребенка, медленно двинулась сквозь толпу, которая расступилась перед ней…

Тихо звучала музыка. Вольф стоял у окна. С высоты второго этажа был виден внутренний двор гестапо с высокой кирпичной стеной.

Во дворе было построено отделение солдат с карабинами. Из дверей, ведущих в подвал гестапо, охранники вывели отца Павла и профессора Беляева. Их поставили у стены примерно в метре друг от друга. Сверху не было слышно команд офицера, который распоряжался приготовлением к казни. Слева от ворот стояло два крытых грузовика.

Вольф повернулся, услышав шаги за спиной.

Два эсэсовца подвели к нему Цвюнше. В кителе с оторванными погонами, со следами побоев на лице, постаревший за эти несколько дней, Цвюнше держался со спокойным достоинством, которое так бесило бригаденфюрера Вольфа. Он поманил Цвюнше пальцем, предлагая подойти ближе к окну.

— Посмотрите, Цвюнше, — сказал Вольф негромко. — Кому из них вы передали пленку?

Цвюнше смотрел на отца Павла, который, вскинув седую бороду, казалось, разглядывал пристально небо; на старика Беляева, близоруко прищурившегося и поднявшего воротник пиджака, чтобы защититься немного от резкого весеннего ветра…

— Никому, — спокойно ответил Цвюнше.

— Будьте благоразумны, вы же немец. Если скажете, где, когда и кому передали пленку, вы, может быть, не умрете.

Цвюнше молчал, глядя в окно. Вольф продолжал:

— Мне не трудно сдержать свое слово, потому что, в сущности, вы помогли нам… План «Бисмарк», который вы передали русским, — фальшивка… Приманка, чтобы заманить в ловушку большевистского зверя.

Цвюнше будто не слышал.

— Напрасно вы не верите мне, — как будто бы даже с искренним сожалением сказал Вольф. — И умрете вы не героем, а предателем, Цвюнше… Подумайте…

Цвюнше молчал.

— Если вам нечего мне сказать, идите, — показал жестом Вольф во двор.

Цвюнше пристально посмотрел на него, повернулся и твердым шагом направился к двери, около которой его ждал адъютант.

Отец Павел и профессор Беляев ждали конца.

К ним подошел и встал рядом Цвюнше.

Вольф из окна не слышал команды, но видел, как махнул офицер рукой — и взревели моторы грузовиков… Выстрелов не было слышно…

Павлушкин стоял у стены амбара без шапки, ветер шевелил его волосы. Он смотрел мимо бойцов, которые, вскинув к плечу винтовки, в десяти шагах перед ним ждали приказа Бондаренко, смотрел на женщину, стоявшую чуть в сторонке. Она была здесь одна. Та самая женщина, что вчера звала его с порога ужинать в дом. Жена. Она смотрела, прижав ко рту руку со сложенными щепоткой пальцами. И вдруг сказала громко, словно отвечая на молчаливый вопрос Павлушкина:

— Что ж… Был суд людской, Герасим, теперь будет божий. Прощай…

— Ши! — крикнул Бондаренко.

Грохнул залп. Павлушкина швырнуло к стене, и он, ударившись о нее, упал на весеннюю землю. Женщина медленно подошла к нему…

Отряд Млынского уходил из деревни. На окраине села его провожали жители и Катя с десятком ребятишек, из которых младшие жались к ней, а те, что постарше, шагали рядом с отрядом.

Шмиль шел по весенней улице оккупированного города. Без снега обнаженная улица казалась еще грязней, дома с облупившейся краской — уродливей, а прохожие— более жалкими и мрачными. И только у антикварного магазина «Стессель и сын» по-прежнему было шумное оживление, но теперь торговля шла прямо на тротуаре, из рук в руки, из-под полы… Полицай, стоявший на другой стороне, явно уже не мог справиться с этой стихийной толкучкой.

Пока Охрим пробирался сквозь нее, ему совали под нос какие-то тряпки, консервные банки, куски мыла, иголки для примусов…

Охрим увидел, как в стекле витрины отразились медленно плетущиеся по улице дрожки с дедом Матвеем, дремавшим на козлах. Куда-то проехала машина Вольфа с неизменным эскортом мотоциклистов. Несколько человек столпились у столба, на котором поверх голов белел листок.

Охрим протиснулся ближе к столбу и увидел объявление комендатуры о казни заложников. Список казненных начинался с фамилий священнослужителя Воробьева и профессора Беляева…

Объявление наискосок было перечеркнуто надписью, наспех сделанной красной краской: «Отомстим!»

Охрим сорвал листовку и сунул ее подошедшему полицаю.

— Смотри, что у тебя под носом!..

Люди, стоявшие у столба, исчезли, будто их и не было вовсе. Полицай с остервенением рвал листовку, ругаясь:

— Подлюги!.. Мало им!.. Все мало им!..

Охрим отошел от него и за перекрестком увидел на заборе такую же листовку с такой же перечеркнутой краской надписью: «Отомстим!»

За углом в пустынном переулке Алик и Костя едва не столкнулись с Охримом. Алик торопливо запахнул свой пиджак…

Ночью транспортный самолет на большой высоте пересек линию фронта с востока на запад. В салоне, заваленном грузами, на скамье вдоль борта сидели парашютисты. Звание и возраст трудно было определить из-за шлемов и комбинезонов, в которые они были одеты. У самой кабины пилота сидела Зина. Она немного нервничала, но улыбалась.