Надежда Кожушаная - Прорва

Киносценарий

Лауреат «Золотого Овена» за лучший сценарий

Коня привезли ночью.

С трудом заставили выскочить из вагона, с трудом удерживали. Рассматривали.

Конь был огромный, черный, напуганный, косящий глазами, нервный. Горячий. Настоящий.

— Хорошо. Хорошо, — говорили милиционеры и конюхи.

— Нервничает.

— Обучим. Да? — потрогали коня за холку, и конь оскалился.

— Хорош.

— Мало времени.

— А что делать? Надо. Хорош.

— Будем учиться? — спросил начальник конвоя и ущипнул коня за бок.

Конь взвился и заржал: так коней не щиплют.

— Ай, хорош! Так бы и придушил! — сказал начальник конвоя и засмеялся.

Анну выпустили утром, в то время, когда обычно в витринах выставляли новые яства.

На выходе проверили документы: паспорт, пропуск, тщательно сверяя фотографию с ней самой.

Выпустили.

Она была уверена, что ее вернут, она шла и чувствовала только спину. Свою.

Ее окликнули, попросили вернуться:

— Застегнитесь, пожалуйста. Вас в метро не впустят. Вы знаете, где метро? — и он улыбался вежливо, как предупредительный плакат.

Анна застегнулась, оправилась, пошла. А Плакат окликнул, теперь уже строже:

— Гражданка! — и показал еще одну, не замеченную Анной опасность: поливальная машина, символ утра и благополучия, везя перед собой фейерверк разноцветных брызг воды, едва-едва не обрызгал Анну.

Анна пропустила машину, машина сбавила фейерверк, а Плакат покачал головой: бывают же такие рассеянные граждане!

Она подошла к метро, и метро открыли тотчас же, как будто ждали только ее.

Люди входили внутрь и радовались, что есть метро и что метро такое красивое.

— Не поеду я никуда! — пошутил веселый парень в вышитой рубашке и уселся на скамейку под мозаикой. — Буду здесь жить!

Наверное, он был любимец, потому что остальные «вышитые рубашки» весело и охотно засмеялись и стали шутить на шутку:

— А мы тебе подушку принесем!.. А работать кто будет за тебя?.. А он будет подельщиком!.. Конечно, в таком дворце любой согласится!..

Дома Анна разделась и вылила на себя два флакона одеколона. Драла кожу так, как будто хотела ее содрать. Чтобы выросла новая кожа.

Ей хотелось изменений. Она выложила вещи из шкафов, сдвинула с места кресло, сняла картину. Начинала и бросала переустройку, забывая, чего же она хочет. Устала, наконец, добившись полного разгрома. Села.

Муж, вернувшийся с работы, убежденный, что Анны нет и не будет больше никогда, увидел разбросанные вещи, охнул и присел на пол в коридоре; он знал, к о м у именно нравилась его жена.

Услышал мужской голос в спальне. Заглянул.

Жена, Анна, красавица, дворянка, умница, абсолютно пьяная лежала в кровати, курила и говорила мужским голосом:

— А вы любите интермедии? — и отвечала другим мужским голосом: — «Добрый вечер, здрассте!» — так начинались в то время все интермедии.

Через четверть секунды мужа в коридоре уже не было. Он был в кабинете, звонил подчиненному:

— Как Рабфак?.. Хорошо. Хорошо. Что?! Кал?! Чем пахнет?! Немедленно вызывайте специалистов. Докладывать все, — и чуть не задохнулся от того, что говорить пришлось деловито и строго, а сердце колотилось совсем в другом ритме.

Семья кончилась. Надо было утверждаться в работе.

Он закрылся в кабинете и выронил ключ. Наклонился, чтобы поднять его, услышал вопль из спальни:

— Саша-а-а-ао-у!..

Тихо-тихо, долго поднимал ключ и застыл, согнувшись, потому что Анна была уже у дверей, крепко прижалась губами к замочной скважине и сказала филином:

— Угу!

Муж выстоял, так же согнувшись, пока она не успокоилась и не ушла.

Он положил ключ в карман. Ключ оглушительно звякнул о мелочь. Тихо-тихо, долго-долго садился на кожаный диван. Диван не скрипнул. Отпустило.

Конь оказался на редкость умным, потрясающе умным и талантливым конем. Схватывал на лету, только быстро уставал учиться, а заставить его работать уставшим было просто невозможно.

— Хорошо, — говорили конюхи.

— Бурдюка на него нет, — сказал кто-то. Тренер стал суровым и опять взялся за тренировку.

Анна шла по улице и чувствовала, что от нее исходит незнакомое ей раньше вожделение. Она была самкой, готовой к совокуплению. Как будто вчера над ней не надругались, а наоборот — омолодили ее и влили в нее жизнь и похоть.

— Какая! — обернулся один.

— Вот бы кого нам в продавцы! — восхитилась группа. — Все товары бы распродали!

— Одна? — спросил другой.

— Одна, — сказала Анна.

Он немножко пошел рядом испугался и отстал. И она опять побыла одна.

— Съем! — Адвокат схватил ее за плечи и сжал. Нежно и почти страстно. — Или увезу в Канны, — купил цветов, отдал с поклоном.

— Вы сегодня удивительно опасны. Как это делается? Вам нужен личный поэт, я вас познакомлю. Я сам, к сожалению, слишком порочен для вас. И моя порочная страсть — монстр по фамилии Горбачевская. Кажется, я рассказывал. Какое дело!! Четыре трупа — и ни малейшего раскаяния! Сытая, довольная тварь. Я стал поэтом монстра!.. А вы знаете, что мы с вами сегодня самая красивая пара в Москве тысяча девятьсот тридцатого?!. И очень может быть, что трупов у Горбачевской оказалось не четыре, а гораздо больше! Вот сколько! — и он показал на колонну физкультурников и расхохотался во все горло. — Нет, вы еще никогда не были так опасны! — он поцеловал ей руку, и она прижалась к его плечу и погладила его за ухом.

— Ну вот, — Адвокат покраснел, растерялся и больше не говорил про монстра Горбачевскую.

А ночью Анна остервенело ласкала мужа, совершенно потерявшегося от страха. Он то замирал, то кидался на нее, стараясь изобразить обезумевшего от страсти зверя. Не получалось.

— А так можешь? — говорила Анна, и слова ее, если по порядку, не укладывались никакой логикой. — Возьми же меня, идиот! Родной мой, Саша, стыдно! Застрели его! Скотина! — и била мужа по лицу. — Сделай что-нибудь! Лакей, гадина! — и рыдала так, как надо было сразу порыдать. И орала в потолок и подушку.

Фуэте у Балерины сегодня получилось.

Это было не фуэте — наваждение.

Она крутилась полминуты, минуту, полторы минуты… и никак не могла остановиться. Зал взорвался аплодисментами, замолк, опять взорвался и пришел в полный экстаз, когда Балерина, наконец, остановилась, высоко задрав ногу.

Аплодировали стоя. Один из почитателей едва не вывалился с балкона, успели поймать. Можно было подумать, что это не балет, а съезд народных депутатов — так аплодировали!

Она убежала за кулисы:

— Мне кажется, я больше никогда не смогу! — и расплакалась.

Василий с цветами от организации вошел в кулисы.

— От нашей организации! — сказал он и пожал Балерине руку. — Самой прекрасной балерине!