Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями

– Если мы не будем доверять людям, то и они перестанут нам доверять.

Сандал пожал плечами:

– Зачем нам доверие чужих?

– А вдруг сами не пожелают сдавать оружие? – спросил багалык.

– Обыскивать станем, – ответил кто-то.

Хорсун будто топором отрубил:

– Нет.

Сандал сдержанно напомнил ему, что воину, тем паче предводителю дружины, приличествовало бы жить по законам Белого Творца. Стало быть, по правилам, установленным жрецами.

Хорсун и тут нахамил. От неправедных слов его аймачные в ужасе отшатнулись, Сандалу же захотелось заткнуть уши.

– Твой Бог, видимо, постарел, перестал думать о несовершенных потомках Дэсегея. Иначе зачем допускает черные мысли в людях и тебя вводит в соблазн подозревать в дурных намерениях всех и каждого?

Кого хулить вздумал, болван, башка из железа! Создателя всего сущего, миров и Вселенной! Сандал едва не накричал на охальника. Собрав волю, скрепился, не стал до ругани себя принижать. Вспыльчивый Хорсун, чего хорошего, и за рукоприкладством бы не постоял. Жрец только и позволил себе, что глянуть с презрением на хвастливый шлем багалыка, который тот обязан надевать на сход.

Обыск в Эрги-Эн все же провели. И правильно сделали, хотя недовольные роптали. Зато торжища прошли спокойно, без драк-поножовщин. Топоры и большие ножи разрешили взять лишь рубящим стегна да мясоварам.

Разговаривать с багалыком жрец продолжал, несмотря ни на что, тепло и сердечно, как с другими… а в сердце бурлила кровь.

Кровь гнева не простила Хорсуна. И никогда не простит.

На подходе к юрте ребенок забеспокоился. Жрец уложил девочку на лавку. Младенческая напасть – выпачкалась. А теперь есть, наверное, хочет. Он поспешил развести едва тлеющий огонь. Пока разогревал воду и кипятил молоко, новорожденная время от времени всплакивала пронзительно и отчаянно, как тоскующая лесная птаха.

Встряхнув отмытые пеленку и одеяльце, Сандал подвесил их на колышек у камелька. Завернул девочку в один из чистых ровдужных лоскутов, хранимых для лекарских дел. Покормил ее, как сумел, капая молоком из свернутого конусом куска бересты. Молоко лилось мимо, за ушки, но, видать, что-то попало и в рот. Ребенок смешно зевнул и наконец успокоился, уснул на руках.

Вот уж не думал Сандал, что доведется ухаживать за чадом Хорсуна. Ох, измыслил же поворот хитроумный Дилга!

– Спи, безымянная птаха. Спи, дочь багалыка, домм-ини-домм, – шепотом пел жрец, покачивая девочку, и загадочная ухмылка трогала его губы.

Старик Сордонг опомнился от звуков своего же утробного урчания. Повел вокруг мутными глазами и выхаркнул на палые листья бурый комок червей. Память возвращалась с трудом. Ощущение во рту было мерзкое, между языком и нёбом катались песчинки и грязь. Вытерев запачканные пальцы о жухлую траву, поднялся с кряхтеньем, придерживая поясницу. Подумал, холодея: «А вдруг какие-нибудь люди невзначай заявятся ко мне, когда я бессмысленным младенцем ползаю тут и пожираю землю? Скажут – из отшельника превратился в бродячего духа заброшенного жилья, пора прикончить его, пока не натворил зла!»

Шагнув, Сордонг едва не упал и несколько мгновений тупо рассматривал округлый продолговатый предмет, о который споткнулся. Старая тальниковая верша… да. Было так: он ходил на озеро Травянистое, заново прочистил дорожку в водорослях, чтобы проверить вершу и поставить отверстием кверху, пока озеро не замерзло. Но рыба ушла в прорехи, снасть оказалась дырявой. Он взял ее починить, а на подходе к дому его напугала внезапно слетевшая к ногам ворона, вот и разобрала падучая немочь.

Сордонг остервенело пнул вершу, и она покатилась под уклон к берегу. Приступы странной болезни, во время которых старик, теряя рассудок, рылся в земле в поисках червей и поедал их, в последнее время участились.

К горлу поднялась кислая волна изжоги. Сордонг сплюнул и тут же нагнулся, привлеченный красным сгустком в плевке. Простонал:

– Кровь! Опять кровь! А все ты, гнусная старуха! – Он погрозил кулаком в сторону севера. – Это ты кормила меня тухлыми вороньими яйцами, душами умерших родичей и темной кровью из своих змеиных сосцов!

Пришла мысль: недаром ночью тело ломало и крутило нещадно, а утром задул северный ветер. Знать, демоническая старуха примчалась, покинув остров в Мерзлом море, где стоит высокая сухая сосна с гнездами для будущих шаманов. Оттуда берет начало Река Мертвецов…

В начале Месяца опадания листвы старуха наслала на Сордонга болезнь брюха, чуть кишки не выпали низом. А нынче налетела на него вороной и сама поселилась в нем. Вот почему в чреве будто кто-то царапается и копошится. Бесовка не может простить потери джогура, некогда подаренного ею. Вздумала вовсе сгубить.

– Матушка гневливых духов! Не сердись, что накричал я сдуру на тебя немного , – поглаживая живот, пробормотал Сордонг на певучем языке. – Принести хотел бы жертву, но с рассвета нечем было мне пощекотать желудок… Коль сидишь в моей утробе, ты, должно, прекрасно видишь – бултыхаются в ней жалко лишь вчерашняя ушица и карасик одинокий…

Оглянувшись, добавил негромко:

– Да… И земляные черви, так любимые тобою…

По привычке хотел позвать собаку и вспомнил, что недавно ее задрал неизвестный зверь. Обглоданный собачий остов нашелся на берегу Диринга, недалеко от тордо́ха [46].

Диринг – озеро глубокое, длинное и почти всегда тревожное. Даже в безветренные дни его тут и там бороздят косые бурлящие волны. Люди болтают, будто в Диринге обитает Мохолу́о – гигантская клыкастая ящерица, продернутая в чешуйчатый панцирь. Зимой в снежно-ледяном озерном полотне темнеют незамерзающие полыньи – чертовы окна. Отчего они возникают, Сордонг не знал, но в чудовище не верил. Он жил здесь много весен и ни разу его не видел. Однако все же не рыбачил здесь и воду для питья не брал. Хоть и проточной была водица, а вкус имела неприятный, серный.

Вот только вчера… да. Вчера он весь день подновлял тордох и к вечеру, утомившись, почувствовал сильную жажду. Не удержался, напился из оставленного на улице туеса студеной воды, принесенной из Диринга для хозяйственных нужд.

– Зря ты так сделал, – прохрипел Сордонг, задыхаясь от колик. В долгом своем одиночестве он привык разговаривать вслух сам с собой. – Разве можно вспотевшему человеку опиваться холодной водой? К тому же пакостной, полной отравленного зловония из смрадных потрохов Мохолуо! Знаешь ведь – и лошадь выстаивают после дороги, не дают пить сразу. А то нарывами изойдет и сдохнет. Порченая вода могла проникнуть в твою хребтовую жилу. Иди-ка, завари березовую чагу, промой нутро лечебным настоем.