Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями

Может, рыбаки нанесли себе вред намеренно, собираясь покуситься на жизнь воинов? Не соврала же о нападении всадница с глубоким густым голосом. Кто лжет про убийство! Красно-пятнистые грибы смертельны, но человек умирает не сразу, вначале на него находит звериная ярость. Ну, разберутся.

А зачем было сытыганцам похищать жену багалыка? Куда они ее подевали? Ох, тайны, тайны! Женщину, кажется, зовут Нарьяной, что означает – Нежная. Судя по голосу, слышанному однажды, она такая и есть. Нежная, как пушистый цветок подснежник, предвестник лета…

– Молодец, – похвалила Эмчита поводыря. Отыскал пропажу, примчался с копорулькой в зубах. Гордый находкой, подставил под руку склоненную вбок морду. Пошевелил подвижным ухом, предлагая за ним почесать, – заслужил. По тому, как оно вдруг вздернулось, старуха поняла, что пес что-то услышал. А вскорости и сама услыхала песнь безумного Сордонга. Знать, воины, побывав у него, уехали, вот он и продолжил. Не станет же петь при них.

Прошло совсем немного времени, и вдруг несколько голосов с надсадой прокричали хором:

– Дэллик!

Эмчита подалась вперед и замерла: неужто поблазнилось? Но сейчас же голоса с дикой тоской повторили ненавистное имя на весь лес.

Круглая шапка слепой приподнялась кверху на вздыбленных от ужаса волосах. Ноги, словно коснувшись льда, поджались и взлетели на дерево. Спина скрючилась так, что тело уменьшилось почти вдвое. Дрожащий Берё начал тихо подвывать, тычась влажным холодным носом старухе в лицо. Плотно закрыв ладонями уши, приникнув головой к коленям, Эмчита на несколько мгновений перестала дышать и жить, слившись с еловым стволом.

Спасите, светлые боги! Не думать о страшном, не думать… Не вспоминать, какую беду принес ей джогур… Но как бы она ни сопротивлялась, запретные воспоминания полезли из закоулков горестной памяти, будто муравьи из потревоженного муравейника.

Дэллик! Это он сделал ее слепой.

Семена памяти прорастают из прожитой жизни. Не вверх веточками тянутся – сползают внутрь корнями, крепко оплетая сердце. Потому люди и зовут память силой корней.

Эмчита вспоминала.

…Пять дней подряд мимо долины по Большой Реке проплывали жертвенные плоты войны с тушами черных быков, отправленные из аймаков в верховьях. Молодые парни, забираясь на макушки утесов, говорили о дымной полосе за юго-восточной грядой. Дружина порывалась идти на подмогу, но сход старших решил: не успеют воины с помощью к соседям и как бы к дому не опоздали, если вдруг грянет беда. Видать, не просто разбойничья шайка орудовала, явилась могучая рать. На шестой день, когда в утреннем небе заблестела нагая спина бесстыжей звездной девки Чолбоны, ветер донес близкий запах гари и лиха. Гонцы, сутки скакавшие по горным тропам, известили, что все пять пограничных аймаков порушены гилэтами. Мало кому удалось бежать в горы. Захватчикам нет числа, и ботуры как на подбор. Не далее как завтра враги будут в Элен.

Люди поверить не могли этакому коварству. Главный гилэтский торговец вместе с другими кровью скреплял дружеский договор в Эрги-Эн всего луну назад. Знать, скопился у иноземцев излишек клятвопреступной крови, коль не дорожат честью данного слова.

Всю ночь поливал дождь. Под утро, едва небо прекратило лить слезы, аймачные закололи черного двухтравного быка. Пустили тушу по реке на плоту, чтобы к полудню жертва достигла третьего яруса неба, где живет кровавый бог войны и мести Илбис. Пастухи и табунщики отогнали стада в лощины за сопки. Подростки подготовили потаенные укрытия в горах для детей и женщин. Отвезли туда связки шкур для постелей, воду в бурдюках и еду на несколько дней. В сетях пещеристых теснин несложно спрятать людей и скот, а чуткое эхо быстро донесет весть о появлении чужаков. На высоком холме между двумя столбами туго натянули шумный военный табы́к [68]. Он был сделан из девяти цельных конских шкур, выдержанных в кислом молоке и высушенных до обильного звона и гуда. И вот, несмотря на туман, заглушающий звуки, с вершин низринулась частая, гулкая дробь колотушек. Горы превратили ее в громовые раскаты. Призывая на большую битву, табык честно предупреждал людей долины о гибели многих.

На сражение ушли все мужчины, все мальчишки старше тринадцати весен, без промаха бьющие в цель охотничьими копьями. Ушли мало-мальски дюжие старцы, чьи руки еще не дрожали. Ушли и женщины, что умели не вхолостую натянуть тетиву. Оставшиеся молились прародителю Дэсегею и Хозяйке Земли Алахчине. Просили Илбиса даровать победу людям Великого леса, ведь тот съел шесть жертвенных быков, неужто не хватило? Разве не вволю насладилась дымом пожарищ, не вдосталь окропила кровью тучный прах своих смертных аласов одноногая одноглазая Ёлю?..

Отправляясь на бой с горбатым сенокосным батасом в руках, Сарэл велел беременной жене ждать его дома. В убежища люди поднимутся через сокрытую в холме сквозную пещеру лишь в том случае, если караулящие на деревьях мальчишки предупредят, что враги взяли заставу и подвигаются вглубь. Вряд ли, правда, что-то можно узреть сквозь туман, покрывший окрестности, словно дым от гигантского дымокура. Но ведь когда-то же должно выйти солнце…

Кюннэйя то беспомощно обмякала на постели, то вскакивала и в смятении металась из дома во двор и обратно. В страшной тревоге вслушиваясь в звуки неумолчного табыка, обращала лицо к утопшему в тумане южному увалу. За ним в еловой чаще пряталась застава.

Вскоре женщина измаялась до полного изнеможения. Хотелось поплакать на чьем-нибудь плече, облегчить в общем страдании источенную неизвестностью душу. Наверное, Сарэл разрешил бы ей выйти к соседям, но Кюннэйя, послушная наставлению, не осмелилась покинуть двор.

Ребенок завозился под сердцем. В последнее время он стал требовательнее и сильнее. Словно предупреждал: через полтора месяца мне выходить на Круг. Готовься, матушка, мягко выгнать меня из себя и ласково встретить на Орто. Не ослабляй голодом и беспокойством… Кюннэйя спохватилась, что еще не ела. Но кусок не лез в горло. Кое-как заставила себя пожевать холодного мяса, запила разогретым бульоном и прилегла. Удивилась мимолетно: несмотря на приступы перехватывающего горло отчаяния, блаженно вытянутое на лежанке тело не утеряло способности радоваться удобству. И тотчас же истомленный разум покорился прерывистой дреме. Еще успела виновато подумать: «Ежели что, чай, обо мне не забудут», – а воздушная душа, не спрашивая дозволения отлучиться, уже ступила на темную тропу сна.