Елена Малиновская - Один за всех, и стая за одного

— Ну хорошо, хорошо, не переживай, значит, попозже вспомнишь, — затараторила матушка и опять ласково погладила меня по голове.

Я прикрыла глаза, стараясь не сорваться на разъяренный рык. Да, это действительно пытка. Самое настоящее изощренное издевательство. Неужели даже самые родные, близкие и любимые люди не понимают, что делают мне больно этими непрекращающимися расспросами?

— А что будет, если я не вспомню? — тихо поинтересовалась я, усаживаясь поудобнее и подложив под спину подушку.

— Как это? — растерянно переспросила матушка.

— Да вот так. — Я зло сжала кулаки и в упор взглянула на нее. — Если пройдут месяцы, годы, но это так и останется тайной? Вы перестанете любить меня? Выгоните из дома?

— Не говори глупостей, — фыркнула матушка и встала, нервно одернув передник. — Конечно же, мы не перестанем любить тебя ни при каких обстоятельствах.

— Тогда хватит мучить меня, — взмолилась я. — Матушка, я ведь не обманываю и не лукавлю. Ну не помню я! Ничего не помню!

— Не переживай, скоро вспомнишь, — беспрекословным тоном отрезала матушка.

Я закатила глаза и все-таки зарычала. О небо, я сейчас кого-то покусаю!

И вдруг замерла. Звук рычания пробудил что-то в моей душе. Какое-то непонятное ощущение знакомого. Что-то темное шевельнулось в моей голове. Не воспоминание, а лишь намек на него.

Но стоило мне сосредоточиться, как это мимолетное ощущение растаяло, будто его и не было никогда.

— Ты обязательно вспомнишь, Марика, — спокойным уверенным тоном продолжила матушка, к моему счастью, не заметив этой крохотной сценки. — У каждой загадки должна быть отгадка. Тебя не обесчестили и не избили. И за это, вне всякого сомнения, надо принести благодарность богам. Но где-то же ты была все это время! И что-то ты делала!

После чего развернулась и важно прошествовала к двери. На самом пороге обернулась и добавила с ласковой улыбкой:

— Спускайся завтракать, Марика. Ждут только тебя.

Хлопнула, закрывшись, дверь. И я все-таки испустила долгий протяжный стон. Ждут только меня! Значит, вся семья в сборе. И значит, как минимум час Алика, отец и мать то и дело будут задавать вроде как невинные вопросы, желая проверить, не обманываю ли я их. Мне еще крупно повезет, если Герда, которая уже находилась на последних месяцах беременности, не явилась проведать родителей и заодно вновь расспросить непутевую сестру про ее загадочные приключения.

Хорошо, что Айк еще толком не говорит, а то бы и он наверняка принял участие в этом семейном развлечении.

Не было ничего странного в том, что после сообщения матери мне немедленно захотелось улизнуть через окно, лишь бы избежать очередного допроса с пристрастием. И я с сомнением посмотрела в сторону оного. А что, моя комната на первом этаже. Вряд ли мне составит особого труда перебраться через подоконник и спрыгнуть на мягкую землю. Правда, наверняка мамины цветы в палисаднике помну, если не поломаю. Ох, и задаст мне она за это взбучку!

«Взбучку тебе куда скорее зададут за попытку самовольно и без предупреждения покинуть дом, — мрачно исправил меня внутренний голос. — Вспомни, сколько раз за минувшую неделю тебе разрешалось прогуляться в одиночестве. Да нисколько! Каждый раз при этом рядом кто-то из родных присутствовал».

Я окончательно пригорюнилась. Да, беспокойство моей семьи понятно. Они очень боялись, что так внезапно сначала потерянная, а потом обретенная дочь может опять куда-нибудь запропаститься. Но мне от этого не легче. Выть хочется от этой удушающей заботы. Не говоря уже про вопросы, вопросы и вопросы, которые сопровождают меня с утра до самого позднего вечера.

Внезапно в створку окна с нежным звоном что-то ударилось.

Я нахмурилась и на всякий случай подтянула одеяло повыше, поскольку еще не успела надеть платье и оставалась в ночной сорочке. Что это?

Гадать мне долго не пришлось. Почти сразу робкий стук повторился вновь и раздался тихий шепот Генриха:

— Марика, ты спишь?

— Нет, — после короткой паузы отозвалась я.

Странно, из всех моих знакомых и родных только Генрих не мучил меня постоянными расспросами. При наших встречах он предпочитал молчать и просто держать меня за руку. Но именно в его присутствии мне было особенно неловко. Словно я совершила какой-то постыдный поступок и вынуждена скрывать его.

А еще мне почему-то разонравились прикосновения жениха. Нет, я никогда не воспаряла в небеса от блаженства, когда он гладил меня по волосам или же целовал. По-моему, такое возможно лишь в любовных романах. Но мне было приятно его присутствие. Нравилось болтать с ним ни о чем и одновременно — обо всем на свете. Однако после моего исчезновения и чудесного возвращения все изменилось. Каждая попытка Генриха обнять меня вызывала глухое раздражение, которое медленно, но верно копилось в душе. Конечно, я не показывала ему это, но, боюсь, он сам догадался. Иначе почему вдруг последние дни забегал ко мне всего на пару минут в день. Осведомлялся о моем здоровье и вновь исчезал.

Наверное, Генрих готовился разорвать помолвку. Кому нужна невеста, в прошлом которой скрываются такие темные пятна и о которой судачит вся округа…

«Признайся честно: ты хочешь, чтобы он сделал это, — опять забубнил внутренний голос. — Потому что сама на это никогда не осмелишься».

Я даже опешила от этой мысли. Я хочу, чтобы Генрих разорвал помолвку? Да ну, чушь какая! Я люблю его и, напротив, мечтаю о том дне, когда он назовет меня своей женой!

Но в глубине души опять тяжело заворочалось какое-то воспоминание. Так бывает, когда, к примеру, приходишь на кухню и вдруг осознаешь, что забыл, зачем вообще сюда шел. И кажется, будто стоит только сосредоточиться, как найдешь ответ на этот вопрос. Но время идет, и, обескураженный, ты вынужден уйти, кляня свою дырявую голову за такие проделки.

Вот и теперь мысль растаяла, так и не оформившись толком. Я не понимала, почему грядущая свадьба вызывала во мне такой внутренний протест. И от этого мне было по-настоящему плохо. Хоть бы Генрих не догадался, что его невеста не испытывает особого счастья от предстоящего торжества! Он хороший парень и не заслуживает обиды с моей стороны.

Между тем створки окна распахнулись шире, и в них показалась встрепанная голова Генриха.

Тот подтянулся на руках и уселся на подоконник, неловким движением едва не смахнув на пол вазу с цветами. Но в последний момент успел ее поймать и виновато улыбнулся мне.

Я растянула губы в ответной вежливой улыбке, хотя по-прежнему не испытывала особой радости от внезапного визита жениха.

— Извини, что беспокою тебя, — сказал он, видимо, осознав, что я не особенно счастлива видеть его.

Наверное, мне следовало воскликнуть, что каждая наша встреча — радость для меня, тем более столь неожиданная. Заверить, что он всегда желанный гость в нашем доме. Но я промолчала. Боюсь, мои слова прозвучат слишком фальшиво, и Генрих, несомненно, поймет мою неискренность.