Ли Виксен - #Меня зовут Лис

Я почесала рану на плече. Благодаря мазям Извель, которыми та щедро делилась по пути из Штольца, я почти не чувствовала боли. Но рана есть рана, словно сама судьба говорила мне, что нужно лучше заботиться о своей безопасности.

В нашу палатку вошел мужчина, бесцеремонно, как к себе домой, и кинул пару слов Извель на языке Заокраины. Он был громадный и черный, словно ночь, за исключением белых волос, сплетенных в косички и замысловатые колтуны.

– Это Борон. Лучший кузнэц из тэх, кого я знаю. – Извель похлопала гиганта по плечу. – Он пришел измерить тебя для брони. Тэбе придется раздэться.

Я стянула наплечную сумку и походный плащ и в ожидании уставилась на ока. Те в ответ смотрели на меня, почти не моргая.

– Нэт, дорогая. Снять придэтся всэ.

Я ошарашено смотрела то на гиганта, то на Извель:

– Я же не собираюсь носить броню на голое тело. Зачем мне снимать одежду? Все равно нужна рубашка. Ведь нужна же. Атос, да скажи им!

Но мой учитель уже разве что не хохотал, наблюдая за моим отчаянием.

– Ритуал, – развел он руками.

– Ритуал, – подтвердила Извель. – Мастер смотрит твое тэло, чувствует его и создает броню нэ для одэжды, для тэла. Чтобы именно твое тэло могло жить в этой броне.

Под взглядом, как мне казалось, плотоядных глаз черного великана я почувствовала себя уже раздетой. Прижав руки к груди и на миг прикрыв глаза, я собралась с духом.

– Отлично. Надо так надо. Но ты хотя бы Атоса выведи!

Извель всплеснула руками:

– О боги, а я думала, в чем дэло. Мой Ягн’еночек, оказывается, стесняется мужчин и их похоти. Не бойся, моя сладкая, Борон уже десять лет как живет с мужчиной. Твое тэло для него не более чем вэрстак для брони.

Стоило пройти через это унижение хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение лица Атоса, когда он узнал о любовных интересах Борона. Мой учитель побледнел и постарался вжаться в стенку палатки:

– Отвратительно, – произнес он почти шепотом. – Я, пожалуй, пойду.

Борон же белозубо улыбнулся и подмигнул Атосу.

Я никогда не видела магии исчезновения – но то, что продемонстрировал мой крайниец, выглядело не хуже. Он скрылся за считанные секунды, а ока переглянулись и дружно расхохотались.

Процесс примерки был странным. Я сняла одежду и стояла на сквозняке в центре палатки, а Борон ходил вокруг меня, словно вокруг статуи, и то укоризненно цокал языком, то качал головой. Сложилось ощущение, что ему все во мне не нравилось. Он не прикасался ко мне, но периодически делал жесты, чтобы я подняла руки, обхватила плечи, согнула ногу в колене. Смущение прошло – слишком уж странным было это снятие мерок.

Матерчатая дверь в палатку колыхалась от ветра, и я время от времени видела людей снаружи. Они, скользнув по мне взглядом, шли дальше – нагота, видимо, не была здесь чем-то особенным или постыдным.

Наконец Борон закончил и жестами разрешил мне одеться. На ломаном языке Королевства он спросил:

– Ты. Имя.

– Лис, – сказала я. И чтобы он лучше понял, попыталась изобразить ладонями острые уши и сморщить лицо. – Зверь. Хищник.

То ли мои ответы, то ли разыгранная пантомима развеселили кузнеца. Он все повторял: «Лис. Зверь. Хищник» и аж приплясывал от удовольствия. Когда Борон покинул палатку, за мной зашел Ким, который, видимо, никуда и не терялся. Мальчик схватил меня за руку и вывел в токан.

В вечернем воздухе витал ясный, но непонятный мне дух праздника. Теперь запахи уже не напоминали мне паленую тряпку и прогорклое сало. Нет, теперь это были запахи жизни и празднества. Люди вокруг стали заметно более раздетыми, словно наступила внезапная жара. А ведь, пожалуй, и наступила: воздух накалился. Между шатров, палаток и шалашей жарили мясо. Сумерки отгоняли веселые фонарики из зеленой ткани, развешанные то тут, то там. Дети бегали дружной гурьбой, играя странными игрушками: длинными палочками со светлыми шнурками на одном конце и петлей на другом. Смысл игры был, видимо, в том, чтобы поймать петлей руку или ногу товарища по игре, и вся толпа, как стайка игривых котят, барахталась в пыли.

Ким между тем вел меня в глубь токана. В центре импровизированного «города» на большой вытоптанной поляне танцевали ока. Много ока, очень много. Их танец вокруг огромного костра был сродни мистическому ритуалу, словно темнокожие люди взывали к какому-то своему богу. Но согласованности не было – кто-то танцевал быстрее, кто-то медленнее. Кто-то просто кружился, кто-то вокруг воображаемой оси, а один тощий мужчина преклонных лет голым бегал вокруг танцоров и кричал что-то невразумительное.

Это напоминало дом скорбных умом и одновременно завораживало. Представить подобное безумие в Штольце, с его порядочными гражданами, было просто невозможно. Я прыснула от смеха, и Ким тоже заулыбался. Нашему маленькому путешественнику нравился его новый дом, пусть и был он немного сумасшедшим. Но этот дом был полон живых и радостных людей.

Перед костром на помосте я увидела и Атоса и Извель. Они оба сидели и беседовали с кучей тряпок. Вернее, так мне показалось вначале. Подойдя поближе, я поняла, что среди бесчисленного количества накидок, юбок, капоров и жилетов находится маленькая сморщенная старушка с удивительно яркими светло-голубыми глазами. Она продолжала говорить, похоже, обращаясь к Атосу, но ее пронзительные глаза уже следили за мной – я была уверена, что даже с расстояния в тридцать шагов она смотрела прямо на меня.

Ким настойчиво тянул меня к помосту, да и взгляд старухи притягивал не хуже магнита. Поэтому я пошла сквозь танцующих ока. Они словно волны расступались, стоило мне подойти ближе. Не было ни тычков, ни пинков, будто меня приняла в себя живая вода, состоящая из танцующих тел. Мне внезапно захотелось тоже сделать что-нибудь сумасшедшее.

Словно угадав это желание, меня подхватил один из танцоров. Молодой парень ока с симпатичным открытым лицом. Из одежды на нем была только набедренная повязка. Он начал кружить меня, да так сильно, что у меня перед глазами все поплыло. Но я засмеялась. На этом празднике жизни можно было только радоваться и дурачиться. Докружив меня до помоста, новый знакомый бесцеремонно поцеловал меня в губы и снова нырнул в водоворот танцующих. Я присела на край деревянного помоста и взглянула на сухую старушку. Она, склонив голову, изучала меня, а потом заговорила чистым и без малейшего акцента голосом:

– Тебе интересно, почему при входе в токан мои люди были так суровы, а внутри все радуются и никто не обращает внимания на ваш цвет кожи?

Когда я кружилась в танце с юношей, этот вопрос мелькнул у меня в голове. Но он не срывался с моих губ, более того, я уже успела забыть о нем. Ким вышел из толпы и уселся у моих ног. Обхватив мою лодыжку своими ручонками, он уставился на старуху. Она продолжила; казалось, ей и не требовался мой ответ.