Анна Калинкина - Метро 2033: Обмануть судьбу

Оставалось самое страшное – поверхность. Несколько человек поднялись было наверх, поискать в окрестностях, но когда дошли до парка, там такая чертовщина началась… Вернувшиеся уверяли, что за ними гнались призраки с Кузьминского кладбища. Это очень старое кладбище, мне рассказывали, что изначально оно и находилось на территории усадьбы, а потом его вынесли за пределы парка. Останки вроде бы туда же перенесли, на новое место, но говорят, в парке все же остались кое-какие памятники, а может, и захоронения. Конечно, паникерам не очень-то поверили, но слухи пошли.

Потому-то и не сумели расследовать по горячим следам – кто-то из разведчиков не вернулся, а кто-то вернулся, но такой, что лучше бы и вовсе не приходил. В общем, жена коменданта не выдержала этого кошмара. Заперлась в подсобке и пустила себе пулю в лоб. Дверь потом выбивать пришлось, так что внутри она была одна, в этом я не сомневаюсь. А что записки не оставила – и незачем, и так все ясно было. А может, и оставила, но муж, то есть безутешный вдовец, догадался припрятать. Ведь ясно, кого она могла во всем винить, – и уж точно не Морозова. А вам сразу не рассказали, потому что вы – чужие. Вы пришли и ушли. А нам здесь жить. Тут вообще такие дела творятся… самой иной раз хочется куда-нибудь уйти, чтоб только не видеть всего этого.

– Интересно, имел ли все-таки Морозов отношение к институту?

– Я лично сомневаюсь. Если учесть, что институт закрылся еще лет за десять до Катастрофы, в конце девяностых, посчитайте сами, сколько ему лет могло быть тогда? В усадьбе-то он наверняка бывал, и не раз, там ведь были какие-то кружки детского творчества, юных биологов, верховой езды. Пчеловоды вроде были, пасека. Там ведь даже свадебный салон был – ну, помните, некоторые ведь делали красивые свадьбы, чтоб на всю жизнь запомнилось. Свадьба в княжеской усадьбе – это звучит. Отчего ж нет, если средства позволяют? Обвенчаться в церкви, где еще за триста лет до того венчались, пройтись по парку, где в свое время ходили титулованные особы. Впрочем, что-то я отвлеклась от темы. Кажется, начатки медицинского образования у Морозова были – может, на «скорой» когда-то подрабатывал в прежнее время. Здесь он был чем-то вроде врача-самоучки – с серьезным к нему не обращались, а так, по мелочи – у кого чирей вскочит, кого бронхит замучает. Он во время вылазок собирал какие-то травы в парке – только потом, гораздо позже, задумались, чего было больше от тех травок – пользы или вреда? Точно могу сказать только одно – в парке приусадебном он хорошо ориентировался, места эти знал.

– Он был одиноким?

– Жену он, кажется, уже здесь, на станции, нашел – правда, она очень быстро ушла от него к другому. Тогда, наверное, странности у него и обострились – понимаете, ведь все на одной станции, все перед глазами. Он, видно, переживал очень, хоть и старался вида не показывать. Знаете что? Давайте, я отведу вас кое к кому.

– К кому и зачем?

– Сейчас увидите. Только молчите, не вмешивайтесь в разговор.

Айрон очень удивился, когда Валя привела его на кухню. Время было уже позднее, но на пищеблоке, видимо, практически постоянно кто-то дежурил. Повариха здесь сегодня была другая – не черноглазая, а бледная, рыхлая, с бесцветными глазами.

– Маша, не положишь нам кашки? – попросила Валентина.

– Кушайте на здоровье, – женщина торопливо накладывала кашу в миски. – Ох, утомилась я, спина ноет. Ну, ничего, Танечка сейчас придет, поможет.

Валя многозначительно подмигнула Айрону и, улучив момент, шепнула:

– Поняли? Танюшка-то ее – из тех, кто тогда с Морозовым ушел.

– Танечка такая умница, ласковая, – пробормотала повариха. – Девочка моя ненаглядная, надежда моя и радость. Давайте, я вам ее покажу, – она протянула истершийся клочок бумаги, заботливо завернутый в обрывок целлофана. Неизвестный художник очень талантливо изобразил на нем лицо девочки лет десяти. Действительно, красавица, если художник не польстил. Кудри падают на лоб, взгляд смелый и открытый, полные губы. Но Айрон вздрогнул, увидев этот рисунок. От Вали это не укрылось.

– Что с вами? – спросила она, когда они отошли от пищеблока.

– Предлагаю перейти на «ты», – решительно сказал сталкер.

– А как мне лучше вас… тебя называть? По имени? Или как все?

– Витей, – смутился тот. Валя смутилась тоже.

– Хорошо, попробую. Так почему ты вздрогнул, когда рисунок увидел?

– Она мне кого-то напомнила.

– Может, Грекова? – невинно поинтересовалась женщина. Сталкер даже головой замотал, отклоняя это предположение.

– Даже странно, что у такой матери такая красавица получилась, – задумчиво сказала Валя. – Но мать когда-то тоже была ничего. И тогда, давно, у нее с Грековым точно что-то было.

– Так они потом разошлись? – машинально спросил Айрон.

– Я бы сказала, что Греков ни с кем особо и не сходился, – голос женщины стал ядовитым. – И при этом ему приписывали чуть ли не половину детей на станции. Да только ему на них было плевать. А комендант поощряет рождаемость – видно, решил, что станция скоро вымрет, если не будет детей. И вы наверняка ведь заметили – женщин на станции куда больше, чем мужчин. Так уж и с самого начала сложилось, да и потом мужчины умирали чаще – кто на поверхности, кто от болезней. Ну, вот женщины и приспособились как-то. По мне, уж лучше одной, – она брезгливо передернула плечами. – Не понимаю, что они в нем находят.

– Я тоже, – согласился Айрон. Греков показался ему неприятным, самоуверенным и заносчивым, и ничего привлекательного в его облике Айрон не обнаружил – обычный плотный лысеющий мужик под пятьдесят, в волосах седина, шатен. Далеко не красавец, к тому же противный тип. «Впрочем, я ведь не женщина, мне не понять, – усмехнувшись, подумал сталкер. – Зато первый добытчик на станции и хоромы себе отгрохал всем на зависть».

– А сколько примерно человек ушло? И какого возраста?

– Да самого разного. Конечно, в основном, подростки. Танюшке той же, кажется, уже лет четырнадцать было тогда. Но они забрали с собой и пятилетнего Колю, у которого недавно умерла мать. Наверное, он был самым младшим из тех, кто ушел. Боре, сыну Терентьевича, было тринадцать. Надо отдать Морозову должное, малышей при живых родителях он не забирал, только тех, кто постарше. Кто, как он считал, может сам уже выбирать, где и с кем ему лучше жить. Или умереть, – женщина вздрогнула. – Ну, а сирот он почти всех взял с собой, даже мелких. Не знаю, мог ли он вот так решать за них, обрекать на верную смерть. Но что толку теперь говорить об этом?

– Интересно, те дети, которые остались, знали?

– Принято считать, что нет. Иногда я понимаю тех, кто ушел, – вдруг жестко сказала Валя. – Как подумаю о том, что их здесь ожидало. Ведь какие умные попадались детки – здесь их загубили бы все равно. Танюшка и Ларочка, подруги, были моей гордостью. Но Ларочка похитрее, более гибкая – это я в хорошем смысле слова. Она и здесь неплохо приспособилась. А Танюшка – резкая, вспыльчивая, ей нелегко приходилось – а чем дальше, тем тяжелее было бы.