Джо Аберкромби - Полмира

У всех есть план – но это до того, как начнешь истекать кровью. Она истекала кровью. Горячая кровь текла по ноге, по лицу. Липкая кровь. И планов больше не было. Она харкнула, полетели кровавые брызги.

Ухватилась за рукоять и вытащила кинжал из лица. Почти без усилий. Может, с зубом каким вытащила, ну и ладно. Боги, как голова-то кружится. Нога больше не саднила, просто занемела. Занемела, а еще было мокро и колено дрожало. Дрожало так, что шлепало о вымоченные в крови штаны.

Как в сон-то клонит…

Она потрясла головой, пытаясь вытряхнуть муть, но стало только хуже – сад остался размытым, да еще и закачался из стороны в сторону.

Герцог Микедас вытащил меч и оттаскивал труп толстошеего, чтобы добраться до Императрицы.

Колючка покачала в руке кинжал – тяжелый какой. Словно к нему наковальня привешена. Пламя факелов плясало, дергалось и искрилось.

– Ну же, – просипела она, но язык распух, и слова не пролезали через него.

Ванстерец с улыбкой загонял ее к фонтану – прочь от беседки.

Она оступилась, ухватилась за что-то, ноги подогнулись, но она не упала.

Она стояла на коленях в воде, в темноте плескались рыбы.

Виалина снова завизжала. Голос уже охрип у нее от такого крика…

Ванстерец замахнулся топором, на лезвии вспыхнул свет, перед глазами Колючки поползли оранжевые пятна.

Императрица сказала – не вставай на колени, но она не может подняться.

Она слушала свое дыхание – громкое, трудное.

Плохо дело.

Боги, как же она устала.

– Бранд, – прохрипела она.

Он бежал вверх по лестнице.

Вот он, сад, там темно, между цветущих деревьев вьется мощенная белым камнем дорожка, статуи, статуи, статуи, в тени деревьев лежат мертвые люди, лежат вокруг залитого светом факелов фонтана…

А в фонтане стояла на коленях Колючка, держась за мокрых каменных змей, а в другой руке держала кинжал. А лицо у нее было все как в красных лохмотьях, облипшая одежда порвана, а вода вокруг – розовая от крови.

А над ней стоял человек с топором. Ванстерец с рынка.

Бранд зафырчал, как закипающий чайник. Никогда он не издавал подобного звука и не слышал такого.

И он припустил вниз по дорожке, как разъяренный бык, и ванстерец повернулся к нему, с удивленным таким видом, а Бранд врезался в него с разбегу, сбил с ног, подобно тому, как северный ветер срывает с дерева лист, и, протащив несколько шагов, впечатал в статую.

Удар вышел такой силы, что не только статуя – мир закачался. У Бранда аж зубы щелкнули. Статуя, кстати, не выдержала и переломилась пополам, верхняя часть туловища рухнула и разлетелась в пыль и осколки.

Бранд бы расслышал прерывистый стон ванстерца, но в висках его стучала кровь, подобно штормовой волне Матери Моря, кровь билась, слепила, оглушала. Он обхватил ванстерца за голову и ударил о мраморный пьедестал, раз, два, три, четыре, мраморная крошка летела во все стороны, а череп раскололся, разошелся и треснул, и тогда Бранд сбросил изуродованные останки на дорожку.

Колючка сидела, прислонясь к каменным змеям фонтана, и лицо у нее было очень нехорошего цвета, бледное, как воск, и все в кровавых потеках, и кровь текла и текла из разорванных щек, и изо рта, и с подбородка, темными такими струями.

– Ни с места! – заверещал кто-то.

Какой-то мужик в золоченом нагруднике, с мокрым от испарины лицом. Он держал Императрицу Виалину за шею, приставив к горлу усыпанный драгоценными камнями меч – слишком длинный, таким горло не перережешь.

– Я герцог Микедас! – проорал он, прикрываясь именем, словно щитом.

Но имя – это всего лишь имя. Бранд свирепо оскалился и шагнул вперед. И зарычал, как готовящийся извергнуть пламя дракон. И отпихнул валяющийся поперек дорожки труп.

Герцог быстренько отвел меч от горла Виалины и, дрожа, наставил его на Бранда:

– Предупреждаю, ни с мес…

Императрица перехватила его руку и впилась в нее зубами. Микедас заорал, она вывернулась. Он поднял меч, но Бранд уже налетал на него – и снова фырчал, как чайник, длинно, сипло, булькал, пищал, орал, и было ему не до благих дел и не до стояния в свете. Он просто хотел разорвать этого мужика на части собственными руками.

Меч задел ему голову, отскочил от плеча. Может, порезал, может, нет, Бранду было все равно. Он облапил герцога медвежьей хваткой. Микедас худобой не отличался, но Бранд когда-то держал на своих плечах вес целого корабля. И он поднял герцога Микедаса в воздух, словно соломинку.

Четыре шага вперед он сделал, четыре тяжких шага через темный луг, и он поднимал герцога все выше и выше.

– Да как ты сме… – пискнул тот, и Бранд швырнул его на перила.

Тот на мгновение повис на них, сверкая золоченым доспехом на фоне темного неба, с очень удивленным лицом. Рука его все еще сжимала меч. А потом вопль его превратился в булькающий кашель – и герцог сорвался и упал в темноту.

– Боже правый, – ахнула Виалина.

Откуда-то снизу донесся удар и хруст – ее дядюшка долетел до земли. Потом что-то зазвенело.

А потом все стихло.

Колючка открыла глаза. Темно.

Это темнота за Последней дверью?

Она попыталась пошевелиться и застонала от боли.

Разве после смерти боль не отпускает?

Она ощупала повязки на лице – ну да, точно, ее же герцог Микедас пырнул кинжалом в лицо, лезвие прошло через рот. Колючка застонала – горло пересохло, как старая кость.

И она покосилась в сторону яркой щелки, из которой струился свет, отодвинула одеяла и медленно-медленно опустила вниз ноги. Все тело ломило – еще бы, она вся в синяках, ссадинах, да и затекло все. Она снова застонала, попытавшись перенести вес на левую ногу, огненная боль пронзила бедро, поползла вверх по спине, вниз к колену.

И Колючка похромала, подволакивая ногу, опираясь на стену, слабая, как новорожденный жеребенок, делающий первые неуверенные шаги. Боги, как же нога болит! Но тут она поморщилась, и – о боги, а лицо-то как болит, а когда она пискнула от боли в лице, боги мои, а грудь-то, грудь, и из груди боль закарабкалась к горлу, к глазам, и из глаз полились слезы, и она добралась таки до этой полосы света, а это была щель под закрытой дверью, и слабо толкнула ее. И дверь открылась.

И она пошаркала вперед, прикрывая одной ладонью глаза, потому что слепило, словно она смотрела на солнце в зените, а ведь это всего лишь горела одинокая свечка. Толстая такая свечка, а в воск воткнуты длинные шпильки с драгоценными навершиями. И она увидела осыпающуюся штукатурку, и длинные тени от разбросанных одежд, и темные складки на смятой постели…

И замерла на месте. Это была темная, голая мускулистая спина. И она услышала постанывание, и медленный вздох, и голос мужчины и женщины, и белую руку на темной спине, длинную, усохшую руку с обрубком большого пальца.