Владислав Русанов - Импровиз. Сердце менестреля

Карета двинулась, затряслась на камнях мостовой. Загромыхали плохо пригнанные части, заскрипели оси. Помимо воли Ланс прильнул к зарешеченному окошку. Да плевать в конце концов на дурацкую гордость. Может, он в последний раз видит Аркайл? С этим городом у него столько общего и столько отличий… Любовь к веселью и кутежам, к попойкам и балам. Но, с другой стороны, Аркайлу свойственны чопорность и ханжество, отнюдь не присущие великому менестрелю. Здесь он завоевывал признание толпы и впервые почувствовал зависть соперников, здесь он радовался и страдал, любил и ненавидел… Здесь останется жить девушка с зелеными, ярче драгоценных смарагдов и яснее утреннего прибоя глазами, с прекрасной, как летний закат над оливковыми рощами Трагеры, улыбкой, с локонами, нежными, словно соболя из дремучих лесов, что на склонах Карросских гор. Будет гулять по улицам, растить сына, радоваться успехам мужа…

Надзиратель, обдав Ланса неповторимым смрадом лука в сочетании с больным желудком, потянулся и задернул занавеску.

– Не положено!

– Тебе жалко?

– Не положено!

Альт Грегор откинулся на стенку кареты.

– А столько лука жрать положено?

– Чего? – приподнял бровь надзиратель.

– Да ничего. Живот болеть будет. Изжога замучает. А так ничего.

– Ты разве лекарь? – лениво проворчал коренастый с волосатыми кулаками надзиратель – складывалось впечатление, что он рожден для работы в застенке.

– Нет.

– Ну, и молчи.

Ланс вначале хотел ответить резкостью, но потом проглотил обиду. Ну какой смысл приезжать к месту постоянного заключения с синяком под глазом и выбитыми зубами. Со шпагой в руке менестрель не боялся троих таких, но в кулачной драке, да еще в тесном чреве кареты он не имел ни малейшей надежды на успех. Тем более еще два мордоворота стояли на запятках, да и возница был не вольнонаемный, а тоже из служак аркайлских застенков. Правда, пран Гвен наверняка не одобрил бы избиение знаменитого заключенного, но ведь прану Гвену и узнавать об этом необязательно.

Отвернувшись в угол, Ланс задумался. Сунул пальцы в карман, нащупал окарину. Вытащил, показал спутнику.

– Это хоть можно?

– А это чего? – наклонился он.

– Да ничего… – Менестрель поневоле задержал дыхание от вонищи. – Играть можно?

– Музыка? – Рот надзирателя растянулся до ушей. – Это можно. Только тихохонько.

– Постараюсь.

Ланс разжал ладонь, закрыл глаза и потянулся к магии.

Окарина отозвалась жалобным, подрагивающим звуком, неприхотливым и чистым, как юношеская любовь, звуком. Заплакала, запела. Обычно музыка Ланса всегда отражала состояние его духа. Радость или печаль, надежда или разочарование. Именно поэтому он всегда старался явиться на бал, где ждут благодарные слушатели, в приподнятом настроении. Чтобы веселье удалось на славу, а не закончилось всеобщим плачем, словно на похоронах.

Мелодия порхала в тесной клетке, рвалась к занавешенному окну и, проскользнув под плотную тряпицу, выбиралась на свободу между прутьями решетки. Вскоре в тесном, сжатом окованными досками пространстве стало тесно от звуков, как в утробе музыкальной шкатулки. Надзиратель, несмотря на пагубное пристрастие к вонючей еде, которое могло бы сделать его легкой добычей не только собаки-ищейки, но и страдающей от затяжного насморка старухи, оказался глубоко чувствительным к прекрасному. Он слушал, склонив голову набок и подперев кулаком лоснящуюся щеку.

А Ланс просто играл. Складывал звуки в переливчатые последовательности и думал – хорошо было бы сохранить окарину в темнице. Говорят, у сидящих в кромешной тьме зрение начинает отказывать довольно быстро, зато обостряется слух. Кто знает, вдруг ему удастся создать в подземельях Северной башни свою лучшую мелодию, которую, к сожалению, никто, кроме охраны, не услышит и не оценит?

Вдруг карета резко остановилась. Ланс выронил окарину и повалился на «лукового» охранника. Тот взрыкнул, будто разбуженный медведь, и оттолкнул менестреля.

– Ты чего?

– Да ничего… – прошипел стукнувшийся затылком Ланс. – Чего это они встали?

– Сиди тихо! Сейчас выгляну! – Он потянулся к занавеске, но альт Грегор вцепился в толстое запястье. – Ты чего?

– Да ничего!

За окошком слышались хриплые бессвязные выкрики, звенела сталь.

Надзиратель охнул и схватился за короткий меч.

Мгновение спустя острие уперлось в грудь Ланса.

Настал черед менестреля воскликнуть:

– Ты чего?

– Тебя спросить хочу? Твои подельники?

В это время на крышу кареты свалилось что-то тяжелое. Доски заскрипели, с них посыпалась мелкая труха.

– Да не знаю я ничего!

– Да?

– Клянусь Вседержителем!

– Так я тебе и поверил.

Нажим усилился. Ланс почувствовал, как сталь протыкает черный колет и рубаху и начинает впиваться в кожу. Казалось бы, тюремщики, а оружие содержат в образцовом порядке.

– А у тебя есть приказ убить меня, если что-то пойдет не так? – решил блефовать он. В конце концов, не раз и не два бесшабашная отвага и презрение к смерти спасали его жизнь, жизнь наемника и дуэлянта. – Ты меня сейчас заколоть решил или что?

Надзиратель ослабил давление меча. На его лице отразилось некое движение – брови, кожа на лбу, уголки носа, кошачьи усики зашевелились, что, по всей видимости, отражало напряженную работу разума.

– Смотри, я в кандалах. Что я тебе сделаю?

– Заткнись, я думаю.

– А! Ну, не смею мешать…

Альт Грегор вновь откинулся на стенку. Возня и звон металла за дверью кареты утихли. Довольно быстро. Интересно, что там в самом деле произошло? Если откинуть совсем уж бредовую идею, что Регнар и Коэл нашли наемников и пытаются его освободить, то и придумать нечего. Уличные волнения? Так их уже много лет не было в Аркайле. Тележка зеленщика-неудачника не вовремя сломалась посреди дороги? Да ее скинули бы на обочину прежде, чем монах успел бы прочитать первую строчку благодарственной молитвы. Пьяные солдаты решили покуражиться? Ну, им должно быть известно, что с тайным сыском не шутят. Сегодня ты надаешь пинков подчиненным прана Гвена, а завтра за тобой придут хмурые и неразговорчивые люди в полумасках. Так что странно все это…

Надзиратель наконец-то принял решение. Непростое, судя по бисеринкам пота, выступившим на висках. Он убрал меч от груди Ланса и подцепил пальцами запирающий дверь изнутри крючок.

– Эй, Билль, что там у вас?

Тишина. Потом негромкое и совершенно неразборчивое бормотание.

– Чего?

Снова бормотание.

– Эй, Билль, что ты бурчишь, как…

– В окошко выгляни… – шепотом подсказал Ланс.

Жаль, не успел добавить «осторожно». Пожиратель лука рванул занавеску и припал глазом к маленькому окошку, которое можно было бы закрыть двумя ладонями. И тут же жалобно ойкнул и медленно сполз на пол. На запрокинутом лице в одной из глазниц зияла кровоточащая рана. Ланс так и не понял, увидел он мелькнувший между прутьями шпажный клинок или померещилось.