Татьяна Устименко - Сказки Круговерти. Право уйти

Черный жеребец Гадеса въехал под навес коновязи во дворе корчмы. Обливаясь потом и проклиная того, кто придумал солнце, Часовщик был только рад очутиться под крышей придорожного заведения, несмотря на то, что подобные места всегда вызывали у него отвращение. Внутри корчмы царили мрак и прохлада. Откуда-то тянуло прокисшей капустой и дрянным пивом. Корчмарь забился в самый дальний конец стойки и нервно протирал кружки, косясь на расположившихся в зале людей барона. Едва прибыв в корчму, Тарница набросился на хозяина, требуя сказать, как давно останавливались у него четверо путников, один из которых был рыж, а второй – одноглаз. Перепуганный хозяин клялся и божился, что за последние несколько дней в его заведении не обреталось ни рыжих, ни одноглазых. Одноногий заглядывал (если господин пожелает, то сможет его догнать, ибо тот ушел перед их приездом). А одноглазых – не попадалось, хоть убейте!

– Друг мой, ну почему у вас такой дурной вкус? – вместо приветствия упрекнул Тарницу Гадес. – С каждым разом места наших встреч становятся все пошлей и гаже. Уж лучше бы я догнал вас в чистом поле, чем в очередном придорожном свинарнике.

– Людям нужен отдых, а лошадям корм, – огрызнулся его светлость, с отвращением глядя на содержимое своей тарелки. Он бы предпочел не вылезать из седла, пока не настигнет беглецов, но остальные, в особенности носители седел, придерживались слегка иного мнения.

Гадес опустился на пустующий стул и хозяйски подвинул к себе кружку барона, но, едва понюхав содержимое, с брезгливой гримасой выплеснул оное на пол.

– Ну и дрянь же вы пьете, друг мой.

– Что вам удалось выяснить? – прервал компаньона барон, решив – хватит с него упреков в дурновкусии.

– Они опережают нас на два дня, – ответил Гадес. – Насколько мне известно, вчера вечером они прибыли в Белгродно.

– Проклятье! – разъяренно вскричал барон, швыряя глиняную кружку об пол. Черепки брызнули во все стороны, а корчмарь испуганно присел за стойкой.

– Успокойтесь, друг мой, и перестаньте пугать ни в чем не повинных людей, – одернул его Часовщик. – За два дня они никуда не денутся. Вопрос в другом: вы готовы заплатить за Эдана? – после стычки в развалинах Хранитель времени вспомнил о единственном возможном разрешении ситуации – добровольном выкупе. Вот только согласится ли на это барон?

– Кому заплатить? Вам? Вы рехнулись, Гадес! Перегрелись на солнце, не иначе! Оно нынче жарит, словно в преисподней!

– О нет, не мне, а тем, кто помогает вашему сыну, – гаденько ухмыльнулся Часовщик.

– Я не собираюсь платить за того, кто и так принадлежит мне!

– Придется, друг мой. Ваш младший сын оказался не то чрезмерно глуп, не то слишком умен… Однако я не совсем правильно задал вопрос. Во что вы оцениваете жизнь старшего сына? Это и станет платой за младшего.

– Нет, вы точно перегрелись! – вспылил барон. – Едва я настигну их, этим непрошеным… помощникам воздастся полной мерой!

– Вот это вряд ли, – покачал головой Гадес. – Я ведь уже говорил вам, что менестрель и ее товарищ не совсем обычные, гм, люди. Поэтому повторяю вопрос: во сколько вы оцениваете жизнь старшего сына?

Тарница в мрачной задумчивости теребил пуговицу у ворота рубахи.

– Любая цена, которую они потребуют, будет удовлетворена, – наконец произнес он.

– Что же, на такой ответ я и рассчитывал, – довольно откликнулся Гадес.

Старый запущенный сад, погруженный в послеполуденную томную дрему, навевал сон. Жаркий, напоенный ароматами трав и цветов воздух горячим киселем тек меж кряжистых деревьев и отродясь не стриженных кустов. Дикий виноград, оплетавший торец веранды, поблескивал на солнце изумрудными листьями с красными прожилками, те, повинуясь едва заметному ветерку, чуть шевелились, и шевелилась вместе с ними рвано-зубчатая тень на полу, более всего напоминавшая произведение безумной кружевницы. И мысли от всего этого тоже становились ленивыми и тягучими. Арьята, поддавшись томному очарованию сада, сидела на широких перилах, прячась в скудной виноградной тени, и неспешно перебирала струны, напевая вполголоса.

Менестрель и сама не знала, почему начала напевать именно эту, совершенно не вяжущуюся с ясным днем песню. Такое полагалось петь при луне или в полумраке вечерней комнаты, но никак не посреди жары в разгар последнего июльского дня. Слова сами собой пришли на ум, стоило Арьяте пробежаться по струнам. Смерть уже давно привыкла, что ничего не происходит просто так.

И можно попробовать сослаться на приступ божественного вдохновения, как случилось тогда в «Золотой Суме». Но… Это была не ее песня. Много столетий назад Арьята услышала ее от своего верного Поводыря. Она и оказалась той самой судьбоносной случайностью, когда выяснилось, что Шири умеет не только мечом махать. А все произошло так…

…За окнами какого-то трактира лил промозглый осенний дождь. Шири, надравшись по поводу очередной годовщины их длительного знакомства, умудрился распугать и повышвыривать из заведения почти весь народ. Те немногие, кто остался, затравленно косились на расхристанного Поводыря, мрачно смотревшего покрасневшими глазами в опустевшую кружку. Бутыль девчонка у него отобрала. Менестрель укоряюще глядела на Шири и едва не плакала от бессилия. Каждый год одно и то же! Каждый год в этот день начинал лить промозглый дождь. Каждый год в этот день Поводырь куда-то исчезал на несколько часов и возвращался вдребезги пьяным, растрепанным, страшным. Сегодня вот концерт сорвал. Ворвался посреди выступления, устроил пьяную драку.

Арьята тяжело вздохнула. Уговаривать и успокаивать не имело смысла: все аргументы она исчерпала еще пару веков назад. Поводырь тяжелым больным взглядом окинул трактир, задержался на Смерти. Менестрель в отчаянии смотрела на друга. Вдруг что-то вспомнив, одноглазый без спросу забрал Арьятин инструмент, исполнил незамысловатый проигрыш и… запел. Ту самую песню о гаснущем свете. Было немного дико слышать из уст полупьяного растрепанного Шири столь мелодичную балладу. Глухой хрипловатый голос завораживал…