Александр Прозоров - Воля небес

Подьячий тоже с облегчением перекрестился и тронул коня, направляясь к усадьбе.

– Боярин вернулся! – наконец-то заметили их с того берега Леди.

Дворня забегала, все бабы, кроме Мирославы и Матрены, шустро шмыгнули в ворота. Мальчишки тоже отвлеклись было, но датчанин тут же привел их в чувство:

– Кто урок забыл, за убитого сочту! Сиречь без ужина! Тимофей, зарядил? Рысью наверх, с тебя упражнение три!

Бояре, подъехав, спешились. Обе женщины, оставшиеся у коновязи, направились к ним, заставив сердце Басарги ухнуть в пятки… Однако Матрена, остановившись в трех шагах, низко поклонилась:

– Здрав будь, боярин.

Мирослава, понятно, была куда смелее, коснулась щеки подьячего губами:

– Наконец-то ты вернулся, милый! – После чего тем же движением поцеловала Илью, а затем Тимофея, поприветствовав похожим тоном: – Давно не виделись, боярин! Давно не виделись!

Басарга, боясь, что Матрена все поймет, не отрывал взгляда от ее лица – но женщина все поняла по-своему, коротко стрельнула глазами, смущенно улыбнулась, потупила взор и попросилась:

– Дозволь удалиться, боярин. В лавке дел изрядно. У тебя же гостей, вижу, много… – Она опять многозначительно стрельнула глазами.

– Куда же так быстро? Пир я желаю в честь возвращения устроить, воспитателей из приюта также позвать. Похвалить, наградить, узнать, каковы без меня дела творятся?

– Так воспитателей, боярин, и без меня много, расскажут все в подробностях. Мне же, прости, с хозяйством управляться надо… – Она еще раз поклонилась и отправилась в сторону приюта.

– Умная какая баба, Басарга, – проводила ее взглядом княжна, – хоть и простолюдинка. В хитростях счета лучше меня разбирается, в письме и иных науках тоже хороша. Спокойна, настойчива и старательна на диво. Прямо не знаю, как наградить ее за старания? Детям нашим половина ума от нее достается, можешь не сомневаться.

– Я обещал ее сыновей боярскими детьми сделать, – ответил подьячий.

– Тогда понятно, – кивнула Шуйская.

Илья Булданин внезапно закашлялся, туго и надрывно, закрыв лицо рукой. Тимофей Заболоцкий со всей щедростью хлопнул его ладонью по спине:

– Друже, ты чего?!

– Дык… Мухи, похоже, отогрелись… Сглотнул.

– Чего-то Софония не видно… – поспешил перевести тему разговора Басарга.

– Опять он себе на уме, – отмахнулась Мирослава. – С чаровницей своей в поместье наградное за Двину отправился. Опасается, будто узнает ее тут кто… Верно, мыслит, лешие лесные всех княгинь наперечет в лица ведают и на весь мир о них трубят.

– То не страшно, на него сыска не будет, – покачал головой подьячий. – Намеки мне всяческие Гришка Скуратов делал, но я побожился, что Софоний еще год назад из Новгорода от заговорщиков бежал и более их не касался. Вроде как рукой на него сыскари махнули. Да и покончено ныне с заговором-то…

– Ох, милый, пугает меня, когда ты о разговорах дворцовых с такой легкостью поминаешь, – моментом насторожилась Мирослава. – Завсегда сии беседы оборотными супротив задуманных оказываются.

– Иоанн сказывал, ты, как царицына кравчая, ему более всех прочих по душе пришлась, и посему он тебя в свите постоянно видеть желает, – припомнил другой разговор подьячий. – Сии слова каким образом понимать следует?

– Правда?! – пунцово вспыхнула княжна, подскочила, обхватила за шею и прильнула, целуя в губы. На этот раз горячо, по-настоящему.

К счастью, скрывшаяся в воротах приюта Матрена сего поцелуя уже не увидела…

В этот раз баня в усадьбе оказалась не выстуженной, а потому была протоплена быстро, и все пошло по привычному, издавна заведенному обычаю: перекусить с дороги, хорошенько попариться, потом собраться за пиршественным столом, богатым и на еду, и на хмель. Здесь Басарга увидел и ученого фряга, скуластого и тощего, словно его не кормили никогда в жизни, и трех румяных упитанных нянек, что занимались в приюте с малышами, и седого дядьку из Суздаля, который учил детей с лошадьми и рогатиной управляться, и датчанина, что ради своего адмиральского звания перестал заплетать на бороде косички и носил теперь короткую, но ухоженную «лопатку».

До конца пирушки подьячий не досидел – после того как гости начали хмелеть, Мирослава прихватила его за колено, за руку и увела с собой. Посему ночь Басарга провел в горячих объятиях, а не уткнувшись головой в стол между подносом и оловянным кубком, и поутру больной головой нисколько не страдал.

Выпив с утра кубок хмельного меда и подкрепившись пирогом с вязигой и кислой капустой, боярин в отличном настроении вышел на воздух, спустился с крыльца, прогулялся по двору, вышел за ворота… Здесь его и перехватили трое парней, с деревянными мечами на поясах, в суконных штанах, заправленных в сапоги, и меховых душегрейках поверх полотняных рубах. Обступив подьячего, они разом поклонились, по-русски опустив руки почти до земли:

– Не гневайся, боярин, дозволь с просьбой обратиться!

– Сказывайте, что у вас? – обвел Басарга взглядом Илью, Ярослава и Тимофея. Сердце защипало: трое сыновей, трое старших. И не сказать, не открыться…

Прав был Софоний – вот оно, проклятье тайного рождения! Плоды греховной связи.

– Адмирал Карст Роде сказывает, – обратился за всех Ярослав, огладив ладонью бритую по-взрослому голову, – по весне воевать в море пойдет. На этом самом шитике, на котором и учит нас, а холопов через день гоняет паруса ставить да пушки заряжать. Дозволь с ним отправиться, боярин! Устали мы уже в приюте томиться. Хотим державе своей послужить, с ворогами русскими сразиться, силу свою показать!

– Куда вам? Вы же дети еще! – только и выдохнул от неожиданности подьячий.

– Не дети мы уже давно! – вступил Илья. – Четырнадцать нам! В сем возрасте новики завсегда в поход первый выступают. А Тимофею, вон, и вовсе пятнадцать. Спартанские воины в сем возрасте армиями командовали и по нескольку битв успевали пережить.

Басарга повел плечами, не зная, что сказать. Попросили бы себе угощение какое али снаряжение, одеяние – одарил бы с радостью. Но посылать на смерть… Раздавать такие подарки он был не готов.

– Поперва у датчанина спрошу, насколько вы обучены. Там подумаю, – нашелся подьячий.

– Готовы мы, боярин! – тут же оживились мальчишки. – В тренировках супротив любого холопа с легкостью держимся!

– Вот пусть он мне сие и скажет, – кивнул боярин Леонтьев.

– Благодарствуем! – Радостные воспитанники побежали в сторону приюта. Подьячий двинулся следом.

В доме призрения, похоже, как раз закончилась служба: воспитанники всех возрастов толпились около храма, здесь же были и няньки, и Матрена, что беседовала с пожилым монахом, через лицо которого тянулся длинный шрам. Увидев боярина, оба направились к нему, инок осенил Басаргу знамением, сказал: