Александр Прозоров - Басаргин правеж

— Ты уже знаешь, Андрей? — встретил опричника архиепископ Пимен.

— Да, отче. — Басманов поцеловал его руку и прошел дальше, положил руки на стену, в которой проходили печные каналы. — Был на проповеди.

— С приездом, боярин Басарга. — Священник перекрестил подьячего, протянул руку для поцелуя. — Давно не виделись.

— Увы, я ненадолго. Мыслю, через неделю назад отъезжать.

— Как же сие случилось? — спросил один из епископов, сидевший опершись на посох.

— Когда Филипп к государю пришел, — вступил в разговор Федор Басманов, — и в жестокости обличать его попытался, Иоанн ему просто список урядный показал, что лазутчики польские прислали. Потом несколько листов допросных. Филипп их почитал, ушел… Остальное вы ведаете.

Басарга понял, что никаких писем заговорщики не писали и измены не устраивали. Просто воспользовались случаем, указав митрополиту на излишнюю жестокость царя. А ведь долг первосвятителя — вступаться за страдающих. Правда, в отличие от него, иерархи не знали, что у соловецкого настоятеля вместо сердца — шестеренка. Документы прочитал, достоверность просчитал — правильное решение принял. Не душой, разумом. А по разуму — заступаться за изменников нельзя, их изводить надобно, истреблять каленым железом.

Скрипнула дверь — и Басарга едва не подпрыгнул от неожиданности! В палаты вошла княжна Мирослава Шуйская, в скромной горностаевой шубейке и надетой поверх пухового платка бобровой остроконечной шапке, скользнула по комнате взглядом, лишь на миг задержавшемся на подьячем, склонилась перед Пименом:

— Благослови, отче… — Получив благословение, она прошла к высокому окну, села под ним. — Несколько раз я царице про Филиппа сказывала, однако же у черкески сей токмо охота на уме. Крестилась недавно, канонов не знает, до архиереев наших ей дела нет. Полагаю, ни слова от нее Иоанн не услышал. Неинтересно ей сие.

— Нешто никак нам к выскочке сему не подобраться? — в сердцах ударил посохом об пол один из епископов.

— Не понимаю я, бояре, — в этот раз взгляд княжны уперся точнехонько в лицо Басарги, и от слабой улыбки у подьячего быстрее застучало сердце. — Отчего у вас на государе свет клином сошелся? Пошто с Иоанном Филиппа рассорить желаете? Уговор у них с царем. Рядная грамота. Не станет царь его трогать, даже если обозлится. Честен он. И слово свое завсегда блюдет. Митрополит же и вовсе, коли чем и обмолвится, так токмо Иоанну в защиту и оправдание.

— Что же нам, княжна, смириться с тем, чтобы выскочка никчемный над нами хозяином сидел? — забеспокоились епископы. — Наше служение Господу небрежением своим пороча? Эвон, за все время служения своего митрополит незваный чего и сделал, так токмо книги всякие в обитель соловецкую отослал да две мельницы книгоделательные на Яузе затеял! На богомерзких досках псалтыри и жития печатать хочет. Хотя, знамо, коли книги не от руки, с молитвой и по благословению написаны, то и проку от них никакого.

— Супротив митрополита таковое оружие использовать надобно, что от царской воли не зависит. — Мирослава не отрываясь смотрела подьячему в лицо, и того быстро охватывал нестерпимый жар.

— О чем ты сказываешь, княжна? — удивился Андрей Басманов. — Все мы рабы помазанника Божьего…

— Не все, — перебила его Мирослава. — Священники токмо суду церковному подвластны, а суд — Церковному собору.

— Верно сказано, дочь моя! — поднялся архиепископ Пимен. — Даже митрополит на суд церковный никак влиять не может. Собор, и только Собор!

— Разве собор посмеет перечить царю, помазаннику Божьему? — спросил Федор Басманов.

— Иоанн с Филиппом урядную грамоту подписал, что в дела Церкви никак вмешиваться не станет, — еще раз напомнила княжна Шуйская. — А он клятв не нарушает.

— Верно, — обрадовались епископы. — Суд под нами, а митрополит ниже суда числится. Токмо в чем его обвинить можно? Вроде как никогда ни в чем…

— В колдовстве, — сказал со своего места Басарга. Все повернулись к нему, и боярин поднялся. — Десять лет назад Соловецкие острова нищей пустыней были с несколькими отшельниками. Ныне богатством и многолюдством Сергиеву посаду мало уступают. Разве сие, да еще так быстро, без колдовства сотворить можно было?

— Искусу отшельников подверг! — моментально сделал вывод один из епископов.

— В иных обителях монахи душу веригами, воздержанием, столпничеством, умерщвлением плоти спасают, — продолжил Басарга, — я повидал многие. У Филиппа же стол завсегда от яств ломился. Казну монастырскую, богатую на удивление, не на храмы и часовни он тратил, не на обустройство купелей и воздвижение крестов, а на пробитие каналов, строительство мастерских и садков, литейный двор и прочее баловство, никак Божьему помыслу не помогающее.

— И книгоделательную мастерскую поставил! — припомнил епископ с посохом. — Я так полагаю, решением священного Собора комиссию надобно создать да сыск провести по деяниям игумена Филиппа в обители Соловецкой. Я самолично готов в сие путешествие отправиться и вызнать все в точности!

— Я тоже согласен! — подал голос еще один архиерей из другого конца комнаты.

— Простите, святые отцы, — поднялась княжна Шуйская. — Однако же на службе я. Государыня после отдыха дневного проснется скоро, и я должна рядом быть… Пока ко сну перед вечерней не отойдет… — Судя по быстрому взгляду, последние слова предназначались Басарге. — На сносях она ныне. Тяжело матушке нашей…

— Да пребудет с тобою милость Господня, дочь моя, и да пребудет царица в здравии, — перекрестил ее Пимен.

Мирослава вышла — Басарга сел. Решил, что слишком быстрый уход вслед за княжной может вызвать подозрения.

— Стало быть, так и решим. На острова Соловецкие отправятся епископ суздальский Пафнутий и архимандрит Феодосий, — произнес архиепископ Пимен. — Полагаю, братья мои во Христе, помощников себе вы сами подыщете?

— Подыщем, отче, — заверили архиереи.

О согласии Церковного собора никто из них, похоже, не беспокоился. Да и зачем, если среди православных иерархов у северного выскочки ни единого доброжелателя не имелось? Все, что пойдет во вред митрополиту, они утвердят с радостью…

Дом был тих и жарко натоплен. Отпущенный отдыхать Тришка-Платошка затаился где-то наверху, и перед распахнутой дверцей печи Басарга сидел в одиночестве, глядя на пляшущие в топке желто-красные языки пламени. На столе рядом с ним стоял высокий басурманский кувшин из покрытого чеканкой и эмалью серебра, два золотых кубка, а еще миски с ягодными левашами, яблочной пастилой, апельсиновым тестом. К кислому немецкому вину русские сласти были в самый раз: и вкус оттеняют, и живот не отягощают, и сытные, ровно мясо.