Владислав Русанов - Братья крови

Николай Кузанский изобрел рассеивающую линзу для очков.

Итальянский архитектор Джордже ди Дольче по заказу папского престола приступил к возведению Сикстинской капеллы в Риме. Ее украсили фрески величайших мастеров Ренессанса: Боттичелли, Перуджино, Гирландайо и Россели. Жаль, что мне никогда не суждено полюбоваться их работой.

Неподалеку от Кордовы, в местечке Фуэнте-Овехуна, крестьяне учинили бунт и убили командора ордена Калатравы [89]. Впоследствии испанский драматург Лопе де Вега увековечил эту ничем не примечательную историю в своей бессмертной пьесе.

Во Флоренции на семьдесят пятом году жизни скончался Козимо Медичи Старый [90], уничтоживший всех политических противников и ущемивший вольности флорентийцев, как никто до него, но на чьем надгробии благодарными наследниками было начертано: «Отец Отечества».

Нижегородский купец Афанасий Никитин сходил пешочком, будто на прогулку, через Персию в Индию, по дороге еще изыскивая время для путевых заметок, из которых после получилась книга «Хождение за три моря».

В битве у Барнета, немного севернее Лондона, погиб граф Уорвик [91], носивший прозвище «делатель королей», а во время осады Нанси принял смерь от рук переметнувшихся к врагу итальянских наемников Карл Смелый, герцог Бургундии, который всю недолгую жизнь провел в боях и походах.

Неподалеку от Бухареста в сражении с турками был смертельно ранен господарь Валахии Влад Третий Цепеш, известный больше по прозвищу Дракула, благодаря полководческому дару которого его родина смогла столько лет противостоять Оттоманской Порте. Но в ночь, когда Влад Цепеш умер для мира людей, он возродился для сообщества кровных братьев. Современные книжки лгут, описывая его как беспощадного, кровавого человеконенавистника, пьющего кровь девственниц и пожирающего младенцев. Мне довелось встретиться с ним в Бухаресте в конце девятнадцатого века, когда Влад уже стал князем Румынии и Трансильвании – немалое бремя, требующее трезвого и ясного ума. Он произвел впечатление начитанного, тонко мыслящего вампира, интересовался поэзией декаданса и живописью импрессионистов, переписывался с Оскаром Уайльдом и Огюстом Ренуаром [92]. Если уж я решусь обраться к кому бы то ни было из кровных братьев за помощью и советом, то Влад Цепеш будет вторым после Амвросия.

Но я все тридцать лет продолжал упражняться с мечом. Фон Раабе настоял на обязательном изучении манеры боя на коротком римском гладиусе и тяжелом двуручном фламберге, на широком фальчионе и кривом ятагане с обратной заточкой. Бегал я в тяжелой кольчуге двойного плетения и топльхельме. Принц Патрик – и тут уж меня долго убеждать не пришлось – противник серьезный. Я очень хотел уцелеть в предстоящем поединке. Не для того я отрекся от христианской веры и отдал себя Великой Тьме, чтобы после каких-то семидесяти лет, проведенных в скучном ученичестве, развоплотиться без следа. В то время я еще верил, что в этом случае душа моя незамедлительно попадет в когтистые лапы Люцифера.

Наверное, Чеслав тоже готовился к предстоящей схватке, но по-своему. Пражский школяр никогда не был силен во владении оружием, поэтому со стороны принца Йорка и Нортумбрии предложение магического поединка казалось в высшей степени благородным. Он мог меня вызвать на бой при помощи вампирской волшбы, а чеха – на мечах. Тогда мы лишились бы всякой надежды, даже такой тонкой и призрачной, как сейчас.

Студента я последний раз видел через полгода после злополучной краковской охоты. Он выглядел расстроенным и угрюмым, на вопросы товарищей-птенцов отвечал резко и односложно, оставаясь все время погруженным в свои собственные мысли. Поговаривали, что он выпросил у пана Мжислава Ястжембицкого разрешение отправиться в Лотарингию, к старинному приятелю пана Ладвига фон Раабе, Антуану Кламбо, который очень серьезно занимался чернокнижничеством и имел списки с таких трудов, как «Энума Элиш», «Дхиан», «Китаб-аль-Азиф» и «Китаб-аль-Фихрист» [93]. Обращение к великим богам прошлого, именуемым Древними, должно было наполнить Чеслава особой силой и подготовить к решающей схватке с принцем. Другие птенцы болтали, что уехать он уехал, но не в Лотарингию, а в Шампань, и не к малоизвестному, скромному чародею Кламбо, а к самому великому и ужасному Жилю де Рецу, чьим именем французские матери пугали детей на протяжении нескольких десятков лет. Мессир де Рец, шептали они, открыл секрет, как кровный брат может стремительно набрать силу. Правда, для этого нужно использовать ванны из человеческой крови, ритуальные убийства девственниц, сожжение на алтарях младенцев… Желательно живьем. Хороший результат, якобы, давали смерти кровных братьев, но в этом случае, тот, кто желал воспользоваться высвобождающейся силой, должен был одолеть их собственноручно в поединке один на один. На дармовщинку, как говорится, не получается. Признаться, положа руку на сердце, нашлись среди птенцов пана Мжислава и такие, кто решил, что школяр попросту сбежал, рассчитывая спрятаться и переждать в укромном месте. Я старался пропускать последние слухи мимо ушей. Хотя неприязнь к Чеславу бурлила в моем сердце, я не желал уподобляться сплетникам, памятуя о рыцарской чести.

Предположим, Чеслав трус, каких поискать, но уклониться от поединка ему не дадут. Сбежав, он навлечет несмываемый позор не только на себя, но и на Мастера гнезда, и на всех птенцов, с которыми связан кровными узами. Это успокаивало, вносило определенность в предстоящее нелегкое испытание.

И тут как гром с ясного неба грянуло страшное событие, кардинальным образом изменившее все мое существование.

Как раз в год смерти Альфонсо Борджиа [94]пан Ладвиг привез мне меч, который заказывал у германских мастеров. Его изготовление заняло больше года – несколько проковок, шлифовка, а потом еще выверили баланс до волоска, прежде чем взяться за отделку эфеса. Я приступил к занятиям уже с тем оружием, с каким мне предстояло выступить против английского принца. Фон Раабе постоянно усложнял задачу, и поэтому мне приходилось биться сразу с двумя-тремя противниками даже на учебных занятиях. Как впоследствии говорил знаменитый русский полководец – тяжело в учении, легко в бою. Но отрабатывали движения и удары мы, как правило, по ночам. Со дня моей инициации не прошло еще пятидесяти лет, так что я считался не просто юным, а зеленым, как весенняя травка. Юные вампиры еще не могут бодрствовать днем, пускай даже и в затемненном помещении. Мне уже удавалось бодрствовать, скользя по зыбкой грани между сном и явью, но ясности разума, которая дает возможность высшим кровным братьям днем заниматься искусством и науками, я еще не достиг. Хотя старался.