Анатолий Дроздов - Беспризорный князь

Малыга полез в сумку, достал убрус, положил сверху серьги и протянул девице.

– Вот!

– Что это? – удивилась Любава.

– Дар невесте. Они, – Малыга кивнул на дружинников, – видаки, что честью замуж зову, как девку непорочную. Пойдешь за меня?

– Я… – Любава вспыхнула, растерянно посмотрела на дары, затем на посадника, на дружинников за его спиной. – Ты хоть бы человека упредить прислал! – выпалила сердито. – Нашел, где сватать! В поле, неприбранную…

– Домой к тебе заезжал, – сказал Малыга, пряча усмешку в усы, – сказали, что ты здесь. Вот и поскакал. Боялся не успеть. Грозилась ведь, что ждать не станешь. Ну, раз не по сердцу… – он завернул серьги в убрус, намереваясь спрятать дар в сумку.

– Отдай!

Прежде чем Малыга успел сообразить, Любава подскочила и вырвала дар. Развернув, выхватила серьги и мгновенно вдела их в уши, заменив ими свои, серебряные. После чего расправила и повязала убрус прямо поверх венчика. Тот встопорщился на темени, образовав на голове поперечный гребень. Малыга, не удержавшись, засмеялся.

– Ты! Ты…

Любава села на землю и заплакала. Малыга, потоптавшись, неловко опустился рядом.

– Ты что, ладо? – Он обнял невесту за плечи.

– Ты… – проговорила Любава сквозь всхлипывания. – Думала: шутишь. Кто ты и кто я? Посадник и девка ославленная… Те, которым отказала, кричали: ноги должна им мыть и воду ту пить. Сосед и вовсе сказал, что никто добрый меня не возьмет…

– Голову ему оторву! – пообещал Малыга.

– Не надо! – сказала Любава, вытирая слезы. – Он и без того удавится – из зависти. Вот что я скажу тебе, посадник! Честь великую ты мне оказал – о такой и мечтать не смела. Этого не забуду! Никогда! Отныне не будет у тебя человека вернее меня. Я теперь за тобой, как нитка за иголкой: хоть в хоромы, хоть в шалаш. И ноги мыть тебе буду! Знай!

– Этого не надо! – сказал Малыга. – Сам помою…

Выбор посадника изумил Галич. Любава не врала: породниться с Малыгой желали многие. Бояре наперебой сватали ему вдовых сестер и даже юных дочек, а тут смердка, к тому же непонятно кто: не то девка, не то баба. Мгновенно возник и пополз по Галичу слушок: посадник поспешной женитьбой прикрыл блуд. Возник и увял. Дружинники, бывшие с батькой, поведали о подробностях сватовства. Заодно намяли бока рьяным сплетникам – а не порочь честного человека! Языки угомонились.

На свадьбе батьки я не был: Малыга постеснялся торжества. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки. Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк. Мужу достался меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.

– Кольчугу проткнет и разрубит! – сказал довольно. – Добрый меч! Угодил старику!

– Какой ты старик?! – засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.

– Кажи сына! – сказал весело.

Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.

– Вылитый батька! – сказал авторитетно. – И большой какой – настоящий волот [9]! Молодец, доча!

Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.

– Что ты, ладо! – говорил Малыга, гладя женку по спинке. – Натешимся еще!

– Ага! – возразила Любава, поднимая голову. – Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!

– Так уж и мало! – пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.

Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малыга поставил кубок и вытер усы.

– Как назовешь? – спросил, щурясь.

– Иваном, – ответил я, поняв, что он о сыне.

Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый – из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…

– Крестных нашел? – продолжил Малыга.

– Хотел тебя звать.

– Княжича крестит князь! – возразил батько.

Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договоры о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.

Примерно так я и сказал Малыге.

– В Теребовле сидит Ярослав, – возразил он, взяв полный кубок. – С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.

– Ну и что? – пожал я плечами.

– Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так – веришь? – кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.

– Не нужен мне его дар!

– Пусть везет! – возразил Малыга. – Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.

– Ладно! – согласился я. – Ярослав так Ярослав.

– Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?

Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.