Марина Голубева - Клык Фенрира

– Сам ты – архиолухская находка! – Гость зло оскалился, но потом сморщился, зашмыгал носом и запричитал: – Ох, беда-то какая. Как же я теперь! Единственного имущества лишили. Все меня обижают, никто не любит, только требуют чего-то. То им дай, это – сделай! Ты вот ради них пот и кровь, можно сказать, проливаешь, а никто этого не ценит. Кругом беды одни, со всех сторон обложили… – Парень всхлипнул и начал вытирать закапавшие из глаз слезы.

Леха даже растерялся. Он и девушек-то не умел утешать, а тут здоровый мужик рыдает.

– Эй, ты что расклеился-то? Не переживай так, в жизни всякое бывает. Вон у меня тоже кругом одни проблемы, я же не плачу. – И Леха, стараясь хоть как-то отвлечь рыдающего парня, рассказал ему и о нелегкой доле студента, и о несданной сессии, и об армии, грозящей осенью, и о своем унылом существовании, в котором случаются преимущественно неприятности.

Диалог выходил странный, но Леху это мало удивляло – присниться может все что угодно, в том числе и жалующиеся на жизнь волосатые мужики.

Гость перестал плакать и слушал рассказ о Лехиных бедах внимательно, подперев щеку грязной волосатой рукой. Грустно шмыгал носом – сочувствовал.

– Эх, горькая у тебя судьбина, студиозус! Что и говорить, тяжелое это дело – учеба-то… Но ты мне зубы не заговаривай. Амулетик-то отдай! Мне без него совсем никак, а тебе он все равно ничем не поможет.

Леха, расстроенный из-за собственных проблем, которые сейчас казались совершенно неразрешимыми, махнул рукой, снял амулет и протянул его гостю. Тот, радостно сверкнув глазами, схватил безделушку, нацепил на шею и оскалился в улыбке.

– Вот молодец! Добрая душа, на таких воду возят. – Наглый тип весело заржал.

Леха даже оторопел и обиделся. Мало того, что не поблагодарил, так еще и издевается!

Гость вскочил и, приплясывая, двинулся в сторону двери. На полдороге остановился, словно вспомнив что-то, и вернулся.

– Слышь, студиозус! Хочешь от проблем избавиться? Есть у меня на примете мужик один, все учеников себе ищет. Вот, думаю, ты ему как раз подойдешь. Прогуляешься, развеешься. – Парень хитро глянул на Алексея и снова захохотал. – Да, и не обижайся, я добро-то помню. Как-нибудь с приятелями пришлю тебе подарочек. Ну, давай, не унывай.

Под грохот пушек и шуршание кринолинов, в пороховом дыму и ароматах изысканных духов шествовал по Европе блистательный восемнадцатый век. Век политических интриг и гениальных мыслителей, кровавых войн и пышных балов, жеманных мужчин и царствующих женщин.

Солнечным осенним утром дорожная карета, запряженная парой уставших лошадей, въехала в северную столицу. И никто бы не заметил ее среди других экипажей, если бы не странный кучер, одетый в пестрый халат совершенно невообразимой расцветки, украшенную позументами треуголку, широкие, канареечного цвета шаровары и восточные туфли с загнутыми носами. Нелепая одежда вызывала смех у случайных прохожих, но, взглянув на лицо кучера, люди отворачивались и торопились убраться с дороги. Крючковатый нос, нависающий над иссиня-черной бородой, единственный глаз, горящий затаенной злобой, и массивная серьга в ухе никак не вязались с шутовским нарядом и больше подходили разбойнику, а не слуге.

В карете дремал богато одетый господин лет сорока. Обилие украшений, драгоценных перстней наводило на мысль о склонности к щегольству или несметном богатстве. Бриллианты замысловатой броши, скреплявшей жабо, рассыпали блики по стенам кареты.

От неожиданного толчка мужчина проснулся, открыл глаза и, зябко поежившись, выглянул в окно. Щурясь от солнца, неожиданно яркого после полумрака кареты, путник с интересом рассматривал строящийся Санкт-Петербург. Столичная знать, стараясь перещеголять друг друга, возводила особняки и дворцы. Город был наполнен стуком топоров, визгом пил и хриплой перебранкой рабочих. Свежий речной воздух, пропитанный запахами древесных стружек, щебенки и краски, приятно бодрил, прогоняя остатки дремы. Солнце отражалось в мокрой после ночного дождя мостовой, золотило шпиль Петропавловского собора, окрашивало стыдливым румянцем вычурную лепнину особняков. В такое утро хотелось создавать шедевры, открывать новые страны, в общем, вершить великие и нужные дела.

Путник высунулся в окошко и что-то крикнул вознице на странном гортанном языке. Кучер щелкнул вожжами, совершенно по-разбойничьи гикнул, и лошади пошли быстрее, переходя на рысь. Карета прогремела по мостовой Невской першпективы [1], вкатилась на деревянный настил Зеленого моста, свернула на Адмиралтейскую и через некоторое время остановилась около двухэтажного особняка. Из дома выскочили слуги и споро принялись распрягать лошадей и разгружать карету. Приезжий господин о чем-то переговорил с пожилым камердинером, одетым в ливрею с золотыми галунами, вошел в дом и поднялся на второй этаж. Одна из комнат оказалась практически пуста. Лишь у стены стояли диван, обитый цветастой шелковой тканью, и маленький столик. На ярком персидском ковре, свернувшись уютным клубком, спал полосатый серый кот.

Вслед за господином по лестнице поднимались кучер и камердинер. Они, отдуваясь, тащили большой, метра два длиной, предмет, завернутый в серую холстину. По той осторожности, с которой его несли, можно было понять, что предмет сей имеет для хозяина немалую ценность. В комнате слуги поставили свою ношу у стены и сняли холстину. Под ней находилось старинное зеркало в резной раме, украшенной фигурами диковинных зверей и странными символами, вплетенными в растительный орнамент. Поверхность зеркала, выполненная не из стекла, а из какого-то матового металла, почти ничего не отражала, видимо, раритет и не собирались использовать по прямому назначению. Когда работа по установке была закончена, камердинер задержался в комнате и, с сомнением взглянув на кота, спросил:

– Кота-то прикажете убрать, ваше сиятельство? Право, не знаю, откуда он тут взялся. Не иначе, с улицы забежал.

Господин несколько секунд рассматривал сладко спавшего зверя, даже позвал: «Кысь-кысь». Но кот внимание человека проигнорировал и прикрыл лапой толстую усатую морду. Тревожить добродушное существо казалось кощунством.

– Да пусть его спит. Занятная зверушка. Ишь, как по-хозяйски расположился! Ты лучше насчет завтрака распорядись. Да скажи слугам, чтобы кофе не варили. Освобожусь – сам сварю, а то они обязательно его испоганят.

– Как изволите, господин граф. – Слуга неуклюже поклонился.

– Да, и завтрак-то сам подай и вели, чтобы меня никто не беспокоил.

Камердинер потоптался у двери, посопел, тяжело вздохнул и пробурчал:

– Не дело вы, ваше сиятельство, затеяли опять. Дурное это колдовство-то…