Себастьян Полхаммер - Северная рапсодия

У Олафа перехватило дыхание.

– Невозможно! Мы все были в чертогах конунга в Виндскаре, и вырезали подчистую всех, кто там находился, до последнего трэлла 10 10 Трэлл – раб ! – разорался Олаф, не веря собственным ушам. Как дочь конунга могла выжить в той резне? Они с хускарлами прочесали в замке Виндскара каждый погреб, предали огню и топору всех, кого там нашли. Неужели дочь конунга в это время была в городе? Горожан ведь отпустили живыми – об этом коалиция условилась с Дофином. Неужели среди выживших горожан была и Миранда?

– Не горячись, Олаф, я не уверен, что это – правда, – успокаивающим тоном произнёс Леофин. – Это вполне может быть какая-нибудь самозванка, выдаваемая за дочь конунга. Но факт в том, что Тортоннинг открыто заявляет о правах на престол Филнъяра, и это заявление нельзя игнорировать.

– Теперь мне всё ясно. За этим ты и собираешь коалицию вновь, – протянул Олаф, погрузившись в раздумья. Всё это произошло ещё до нового года. Интересно, почему такие важные известия не дошли до Фростхейма? О свадьбе с сыном Финстера было условлено ещё той осенью – как только лёд сойдет с Волчьего озера, ярлы двинутся к Фрестену и начнут праздник ровно в середине весны. Но с нового года и до начала весны ни он, ни его отец не получали никаких известий о конунге-самозванце ни из Фрестена, ни откуда-либо ещё. Внезапно Олаф остро ощутил, в каком глухом неведении живёт и их семья, и весь Фонтолан в целом.

– Это одна из основных целей коалиции, ради которой она и задумывалась – сплочённость перед лицом врага. От вас с отцом мне нужна поддержка против Тортоннинга. А лично от тебя – чтобы ты поговорил с другими ярлами, и помог убедить их держаться вместе в это непростое время.

– Я? – удивился Олаф. – Разве могу я как-либо поспособствовать единению коалиции? Леофин, вы с Густавом гораздо старше меня, вас знают и уважают во всём Филнъяре, я же ещё даже не перенял бразды правления ярлством от своего отца. С Локвеллом я знаком давно, но с Тарлингом и Ульфхартом познакомился лишь во время свержения конунга. С чего бы им ко мне прислушиваться?

– Мальчик мой, ты себя недооцениваешь, – заулыбался Леофин, положив руку Олафу на плечо, – тебя варанги уважают не меньше, чем нас с Густавом. Ты достойно проявил себя во время штурма Виндскара и запомнился каждому как отважный и могучий воитель. Кого повсеместно называют «Героем Виндскара»? Не ты ли бросился в пролом каменной стены замка первым, с громким криком «Долой тирана!», и, в считанные секунды, сразил трёх гвардейцев Караболга? Такие подвиги не забываются. Услышав, что такой воитель, как ты, будет сражаться на моей стороне, остальные ярлы и херсиры, будь то берсы, ульфинги или шоры, дважды подумают, прежде чем затевать что-нибудь против союза маглахов и всей коалиции.

Олаф не смог сдержать улыбки, польщённый признанием Финстера. Всё-таки старый сокол умел найти меткое слово, неспроста он являлся главой коалиции во время свержения конунга.

– Ну, раз ты так говоришь. Обещать я ничего не буду, но при разговоре с ярлами выкажу поддержку твоему делу, в этом нет никаких сложностей.

– Этого мне будет достаточно, спасибо тебе, мальчик мой. Вижу, мой друг воспитал замечательного сына, – продолжая улыбаться, кивнул Леофин. – Надеюсь, ваша дружба с Вальгардом будет такой же крепкой, как моя с Хаконом. Пойдём, у меня ещё много забот по подготовке к пиру, а тебе, думаю, ещё нужно приодеть мою невестку, верно?

Олаф кивнул, задумчиво разглядывая проплывавшие под ним лангскипы ярла-медведя. Новая война, значит? Вот так неожиданность. И за что, спрашивается, они сражались четыре года назад? Теперь на варангах не висит ярмо конунговых податей, и никто не призывает дружины ярлов на бесполезную войну с Империей. Теперь они свободны. Но вместо того, чтобы наслаждаться миром и процветанием, и укреплять свои владения, владыки севера сцепились меж собой, и война, кажется, неизбежно ползёт в их собственные дома. Скверно это всё. Олаф, пребывая в глубокой задумчивости, покинул балкон вскоре после Финстера, прикидывая в голове, сколько бондов сможет собрать Фростхейм на войну…

Это было самое холодное утро на его памяти. Вылезать из спальника не хотелось – мороз стоял лютый, словно озлобленный зверь, который безжалостно ворвётся в твоё тёплое убежище, стоит лишь высунуть руку. Затёкшее ото сна на земле тело требовало движения, и Лейф стал медленно ворочаться, морально готовясь встретить холод внешнего мира. Где-то в ногах он слышал, как ворчит Эгиль – видимо, брат вытворял нечто подобное. Собравшись с духом, он вырвался наружу, мгновенно ослепнув от яркого света. Проморгавшись, Лейф огляделся, обнаружив, что костёр давно потух и покрылся инеем, а люди, спавшие вокруг него, исчезли. От их ночного круга с дюжину проходимцев осталось всего четверо – он с братом, Камыш, да ещё какой-то спальный мешок из прохудившихся шкур. Хускарлов не было поблизости, зато по площади ходило уже много бондов. Неожиданно Лейф и правда почувствовал себя бездомным – пока деревня трудится, он греется в лежаке до позднего утра, чёртов бездельник.

Камыш сидел рядом с ними, все в той же ссутулившейся позе, словно бы и не ложился вовсе. Эгиль не торопился покинуть свой тёплый меховой панцирь, и Лейф не мог его за это винить.

– Доброе утро! – произнёс Камыш, без особого любопытства разглядывая заспанное лицо Лейфа.

– Доброе. Кажется, рассвет мы проспали, – проскрипел тот спросонья, нехотя поднимаясь на ноги. Пожелав доброго утра брату пробуждающим пинком, он начал сворачивать спальник, чтобы затем закинуть его за спину.

– Камыш, мы идём сразу, или сперва завтрак? – уточнил Лейф у своего нового спутника, который так и сидел недвижно на краю потухшего костра.

– Не знаю, как хотите. Если вы голодны, у меня есть овощи, – ответил Камыш. Из-под холщового плаща протянулась рука, сжимающая мешочек с морожеными овощами. Заглянув внутрь, Лейф смог различить среди содержимого нарезанную морковь, фасоль и, кажется, кусочки репы. Он внимательно заглянул в лицо Камышу – у того были честные, искренние глаза, предлагающие угощение без тени лукавства. Это лицо не было похоже на бандитское – Лейф очень старался себя в этом убедить.

– Ладно, придержи их пока. У нас есть котелок, но готовить прямо на площади будет слишком вызывающе. Выйдем из деревни – там и поедим. Брат Эгиль, выползай уже! Солнце высоко, на нас вся деревня смотрит.

– Не хочу, там холодно, – промычала сонная туша, однако покорно стала вылезать из пригретого убежища, в точности повторяя реакцию Лейфа на ослепительное весеннее утро.

Свернув свои пожитки, братья и их проводник отправились в путь стараясь не привлекать подозрительные взгляды местных, коими их щедро одаривали ещё вчера. Подниматься на холм перед пустырём было тяжелее и дольше, чем спускаться с него, а путешествуя рядом с неразговорчивым Камышом, который шёл самым первым, братьям вообще казалось, что время тянется мучительно медленно.