Дмитрий Силлов - Закон Чернобыля

Мои работа по оживлению мертвых зависла, как игра в дешевом компьютере. Мне легко удалось вернуть к жизни не один десяток трупов, но интеллект у них был не выше, чем у трехлетнего ребенка, – сказывались разрушительные последствия смерти. Я был на грани отчаяния, но тут произошла та самая авария на Четвертом энергоблоке, разорвавшая границу вселенной. Наши соседи по Розе Миров крайне обрадовались этому факту – их мир задыхался, не в силах переработать огромное количество отходов производства. И вот те, кого мы называем «мусорщиками», принялись сваливать их к нам в виде артефактов и аномалий. Впрочем, это вы все и без меня знаете.

Академик прошелся туда-сюда, заложив руки за спину, словно увлеченный своей лекцией преподаватель перед студентами. Впрочем, бойцы слушали его очень внимательно, наблюдая при этом, как время от времени меняется цвет жидкости, которая вливалась в вены мертвеца, лежащего в автоклаве.

– Как говорится в народе, нет худа без добра, – продолжил академик. – Я первый понял, какие необычайные свойства скрыты в технологическом мусоре наших соседей по вселенной, и первым начал его подробное изучение. Сейчас результатами моих исследований пользуются ученые всего мира – но лишь малой их толикой, той, которой я счел нужным поделиться с ними.

– Смотри не лопни от важности, – негромко пробормотал Кречетов, но Захаров то ли не услышал его, то ли просто не счел нужным ответить.

– Итак, сейчас вы наблюдаете уникальное явление, – продолжил академик. – Победу разума над смертью! Благодаря изучению свойств артефактов и аномалий мне удалось обратить вспять необратимые процессы и разработать целых две методики воскрешения. Самый простой способ вы наблюдаете сейчас. Благодаря введению в вены мертвого тела особого состава умершие клетки организма получают импульс к дальнейшей жизни. И они оживают! Мало того, они стремительно регенерируют, в результате чего прямо на глазах затягиваются самые страшные раны трупа. Восстановление длится от десяти минут до нескольких часов в зависимости от степени повреждений тела и индивидуальных способностей организма, но в результате к жизни возвращается совершенно тот же человек, что ушел из нее.

– Впечатляет, – кивнул Волк, наблюдая, как постепенно розовеют пергаментные щеки трупа. – А что насчет возрождения из одной мертвой клетки? Об этом по радио говорили.

– Сами понимаете, это гораздо более сложный процесс, – отозвался академик. – Однако я уже не раз проделывал подобное. Но к сожалению, для этого требуется крайне дорогостоящая матрица – биологический материал, которому сообщается информация о восстанавливаемом организме, полученная от той самой клетки.

– Матрица, – фыркнул Кречетов. – Скажи лучше, просто чей-то труп, из клеток которого полностью стерта информация о прежнем хозяине…

– Еще одно слово, и я из вашего мозга, коллега, полностью сотру всю информацию, – сухо бросил Захаров. – Вы точно хотите стать овощем, потеряв не только конечности, но и способность мыслить?

– Все, я заткнулся, – криво усмехнулся Кречетов.

– Мне все равно, чьи тела вам нужны, чтобы оживлять мертвых, – сказал Волк. – Если нужно, трупов мы вам притащим сколько угодно. Мне важно лишь одно – чтобы мои бойцы вновь встали в строй.

Он достал из кармана взятую у отрубившегося Гудрона связку нагрудных жетонов, покрытых запекшейся кровью.

– У вас сейчас есть готовые матрицы, господин академик? Как только я удостоверюсь, что этот сталкер ожил и при этом находится в здравом уме и твердой памяти, я бы хотел, чтобы вы немедленно приступили к оживлению людей, чья кровь осталась на этих жетонах…

– Смотрите! – воскликнул боец, который подал идею насчет очистки «веретеном».

Мертвец в автоклаве дернулся, словно его током ударило. Внезапно на его шее и руках страшно вздулись вены, при этом сквозь тонкую кожу было видно, что по ним течет синяя, слабо светящаяся кровь.

А потом труп начало корчить. И это было страшно. Мертвое тело начало биться об крышку автоклава, из его рта, брызгая во все стороны, хлынула иссиня-черная пена. Автоматические манипуляторы повыдергали иглы из рук беснующегося трупа и жались вдоль стенок автоклава, словно испуганные змеи…

– Твою ж Зону, – покачал головой Волк. – Профессор, это нормально?

– Если вы ко мне, то, на мой взгляд, это полный звездец, – сказал Кречетов. – И я еще очень мягко выразился.

Волк поморщился.

– И вообще-то я не к тебе обращался, говорящая голова. Я и сам вижу, что в этом ящике происходит какая-то хрень. Так что, господин Захаров, все идет по плану?

Захаров, не спуская глаз с автоклава, вдумчиво теребил бородку, словно намеревался ее оторвать.

– Я с вами говорю! – возвысил голос Волк.

– Да-да, я вас слышу, – рассеянно проговорил Захаров. – И, если честно, понятия не имею, что это такое, подобную реакцию объекта я наблюдаю впервые. Но могу предположить, что сейчас его организм действительно освобождается от последствий пагубного отравления синей пылью. Если, конечно, данный процесс не убьет объект – слишком уж интенсивно происходит процесс этого освобождения…

Академик еще проговаривал последние слова, когда труп начало выворачивать. Его рвало так, что казалось, он вот-вот начнет извергать из себя собственные внутренности. Крышка автоклава, сработанная из пуленепробиваемого стекла, уже настолько была заляпана мерзкой черно-синей жижей, что увидеть происходящее внутри прозрачного гроба стало проблематично.

– Кажись, сдох, – неуверенно произнес Волк, вглядываясь в недра автоклава и непроизвольно морщась. Этот боец повидал в жизни всякое, но такое количество блевотины видел впервые.

Захаров неуверенно покосился на приборы, но они ничего не показывали. Вообще ничего. Не иначе, все датчики оторвались, когда мертвец неистово бился в своем стеклянном гробу…

– Есть только один способ это проверить, – сказал он, нажимая на кнопку открытия автоклава.

Вонь была ужасной. Непередаваемой. Такой, что я, едва вынырнув из мрака беспамятства, чуть снова не утонул в нем.

Но я не хотел вновь окунаться в черную ледяную пропасть, из которой выплыл на слабый свет, мерцающий в недосягаемой высоте. Поэтому я старался. Очень старался. Мне нужно было вернуться!

Зачем?

Не знаю…

Там, откуда я выбрался, не было слов, мыслей, чувств… Не было даже времени. И единственное, что было во мне, что стало мной там, на дне, холодном, словно могила, – это осознание того, что я должен возвратиться.

Обязан.

Потому что не могу иначе.

Но как странно… Неужто то, к чему я так стремился, это яркий свет, воняющий так, что смерть по сравнению с ним кажется не таким уж страшным наказанием?