Александр Забусов - Маятник качнулся

–Теть Поль! Доброго вечера вам!

Услыхала. Даже псина не смог перебить ей острый слух. Спросила:

–Хто там шуткует?

–Теть Поль, это Давыд! Дед где?

–Давыдка? – узнала-таки по голосу. – Приехал? Погодь, я враз подойду.

–А дед где?

–Погодь…

Втроем сидели на веранде соседского дома. Он, тетка Поля и ее муж, дядько Григорий. Чета Ермиловых давно отправила детей в свободное плаванье по жизни. Еще не старые, не глупые и не жадные люди, после выданья замуж младшей дочери, слегка растерялись, чувствуя свободу от обязанностей, проносимых через жизнь. Давыда как дорогого гостя зазвали к себе в столь поздний час. Полина стол накрыла, бутылку водки выставила. Да и было о чем погрустить, за что выпить.

Помянули деда, ушедшего тому три месяца уж как. Не дождался старый внука.

–Ой! Та шо ж это я так вскагакалась? Тебе ж Матвей Игнатович грамотку оставил. Велел отдать, когда приедешь.

–Та дай парню спокойно поисть, а мне выпить! – возмутился Григорий Тимофеевич. – Ступай за писулей.

–Ага, зараз я!

Несмотря на поздний час, вихрем унеслась во внутренние покои дома, только подол взметнулся. Григорий головой покачал.

–Эх и баба у меня, огонь! Такой с самой молодости была, такой и замуж сманил. А ты Давыд, все бурлакой ходишь?

–Точно, дядька Гриня. Неженатый и невесты нет. Как говорится, без дома и хозяйства. Некогда.

–Ну, да! Молодняку всегда некогда. Так понимаю, в станице не останешься?

–Нет. Служба.

–Дом продавать будешь?

–А вот с домом не так поступим.

Потянулся к саквояжу, стоявшему неподалеку, рядом с чемоданом. Извлек из недр походной сумки две пачки десятирублевок в банковской упаковке, положил перед соседом на стол.

–Что это? – разглядывая наличность широко открытыми глазами, спросил Григорий.

–Деньги, дядь Гриш. Деньги.

–Ну и?..

Появилась Полина, протянула конверт Улыбину. Увидав богатство в дензнаках государства, сложенное перед мужниным носом, с волнением поинтересовалась:

–Ой! А это шо такое?

–Потом, теть Поль. Все потом! За хлеб-соль спасибо. Утром поговорим, а сейчас к себе пойду, дедово письмо почитаю, и спать лягу. Устал.

–Да, как же? Я уж и постелю сгоношила.

–Нет. Один побуду в своем дому.

Побросав в прихожей пожитки, засветил свет, вошел в горницу, опрятную чистую комнату на два окна, с громоздким круглым столом посредине, с божницей в углу, под которой висела потушенная лампадка. Мебель современная. Через проход в соседнюю комнату, вовсе не имеющий двери, видно диван и телевизор «Рекорд» на тумбочке. Все, как при живом деде. Кажется, сейчас откроется входная дверь «куреня», послышится кашель, а потом появится и сам дидунька. Да! Но такого никогда уже не будет. Расположился на диване, вскрыв конверт, вчитался в текст обращенного к нему письма.

«Здрав будь внучок. Ежели читаешь эти строки, знать не дождался тебя, не поговорил по душам. А поговорить давно надобность назрела. Все думал, успею, а оно вона как получилось. Да ты не журись, казак! Все там будем, усех Мара до себя примет, но кажного в свой срок. Мой, как видишь, вышел. Но дело не во мне. Хочу о тебе поведать. Тешу себя мыслью, воспитал казака, только по крови мы с тобой не родные. Да-да. К писуле своей, вырванный листок паспорта прилагаю. Его в смертный час твоя мамка в пеленку сунуть успела. Тебя добрым людям на руки передала и от немецкой пули сгинула. Большой души видать была, Царствие ей Небесное. Потом ты ко мне попал и я как мог ростил тебя. Отца твоего разыскать пытался. В архивах Министерства Обороны раскопал, что рядовой Борис Сас погиб в 1942 году под городом Харьков, но точных координат погребения не сохранилось. Так что не взыщи внучок. Все что смог. Ныне ты к народу кровного отца своего, такое же отношение имеешь, как волк к собаке. Может внешне и похожи, да нутро разное и помыслы не совпадают. Опять моя вина, не мог по иному – казака взростил. Наши старики испокон веков считали, где бы ни жил, а прожить свои последние дни и сложить кости должен на родине. Умереть в кругу родных и знакомых, в своей станице. Мне отчасти это удалось. Но ты себя не кори, соседям специально сказал, чтоб не вызывали. Вся моя семья еще в гражданскую погибла, а ты на службе обретаешься. Прости ежели не по-твоему сделал. А еще удивить тебя хочу. Есть в этом мире родная тебе кровь. Удивил? Надеюсь! По донской земле ходит твой брат-близнец. Да-да. Видал я его издали. Если б не повадки, да не голова патлатая с бородой и усами, спутать вас даже близкий человек может. Одно лицо, одна конституция тела. Его цыганский табор пригрел, цыганом и воспитал. Захочешь, найдешь брата, дело твое. Только, чур не разочаровываться! Как до поселка добраться, у Гришки спросишь. Кажись все. Помни, пташка не без воли, казак не без доли. Ты молод, долю свою не прогавь, она при рождении тебе написана была. Прощай!»

Так вот откуда сны! Давыду часто снится, что изображение в зеркале с ним общается и ведет себя как бы отдельно от оригинала. Близнец, значит. Х-ха!

Вышел на воздух, присел погрустить. Однако дед всегда учил: казак в беде не плачет. О чем тут думать? Выбор за него война сделала, а воспитатель вбил понятия казачего племени. Захочешь – не отречешься, потому как по иному даже мыслить не может.

Сранья к соседям пошел, пока на работу не умчались. Григорию объяснил, что дом продавать не будет, а деньги оставил, чтоб по-соседски за ним приглядели, не дали развалиться и растащить. Выспросил, как до поселка добраться. У Полины узнал в какой стороне погоста дед последнее пристанище нашел. Захватив поллитрушку водки и закусь, двинул прямиком к кладбищу.

Этим же днем, в ста пятидесяти километрах от Ростова, в большом поселке, неторопливо протекала повседневная, в чем-то даже скучная жизнь. На улице позднее утро, слышны выкрики детского грая, да звуки повседневной поселковой суеты. Солнце жарит, нагревая землю и воду в ставке, мутно-голубым пятном в обрамлении зеленых камышей, высокого кустарника и редких деревьев притулившемся к окраине поселка. Как раз на перекрестке низовой части населенного пункта, что сводит один путь из слободки в центральную усадьбу, а другим, пересекая, делит станичников от слобожан, встретились двое стариков.

–…Эй! Степка, погодь! – еще издали заметив знакомца, позвал один из них.

–О! Здоров будь, Пантелей! Чего хотел? – откликнулся второй, с ноткой удивления в голосе.

Оба деда с деревянными клюками в руках, пеньки замшелые, рост которых уж в землю пошел, седых, с морщинистыми лицами. Их без особого труда можно было отнести к разным национальностям. Одежда выдавала. Один казак, другой цыган.

Встав рядом, отдышались, смахнув выступавший пот со лба. Старость, будь она неладна!