Евгений Лобачев - Поход скорпионов

Тут я понял, что еще немного и начну себя жалеть. А этого я себе не позволял уже полторы дюжины лет. Запретил в тот самый день, когда вор во мне еще не родился, но сын богатого купца уже умер. Был я тогда просто-напросто никем, и от осознания этого тревожного факта проникся к собственной персоне щемящей жалостью. Паскудное я тогда из себя представлял зрелище, ведь не дитя малое, пушок на лице уже пробиваться начал… По счастью, видел меня в этом постыдном состоянии всего один человек… он был первым, кого я убил. Не в тот день, конечно, позже. Но сам на себя я со стороны сумел взглянуть, и злость вытеснила из души слабость. С тех самых пор, как только начинает мне казаться, что злая Судьба отмеряла мне хорошее и плохое на неверных весах, вспомню я того юнца, сопли со слезами по роже размазывающего, – и снова злость, и на душе становится легче.

Судьба… Почему, интересно, на этот раз Судьба именно меня выбрала, чтобы Зеркало богов искать? Нет, как в эту колею Глаз или тем более варвар вписываются – тоже непонятно, но это не мое дело. Над их долей пусть они и размышляют. А вот я почему? Когда Судьба жребий бросает, не верю я, будто она глаза завязывает. Отворачивается – наверное, но нет-нет, да и подглядит ненароком. И рука дрогнет, и кости, значит, не совсем случайно лягут.

Выходит, и на меня они неспроста указали. Есть в этом какой-то смысл, вот только какой – в толк не возьму. Не пойму, чем я это заслужил. Или правильней будет сказать, в чем я провинился? Да, вор, так воров вон сколько. Не самый я среди них жестокий, но и не самый добродетельный. Тот же Капюшон, говорят, бедного человека нипочем не обидит, а я и у нищего пахаря кусок хлеба отниму, если сам голоден буду. Не самый я удачливый, однако и совсем пропащим меня не назовешь. Такие времена, как сейчас, когда последний дзанг тратить приходится, у нас с Глазом бывают нечасто.

Еще, если жрецам верить, у Судьбы кающиеся грешники на особом счету. Только это не ко мне. Я свой путь выбрал пусть и от безысходности, только о том не жалею. Если меня спросить, то есть дорожки и похуже воровской. Темной, кривой, опасной, но честной по-своему. Вот, например…

Привести подходящий пример мне помешал пинок под зад. Самый настоящий и, честное слово, очень чувствительный. От неожиданности я даже потерял равновесие, но уже через секунду открыл глаза и вскочил на ноги. Еще через секунду я определил виновника (это было несложно), подскочил к нему и схватил обеими руками за горло.

– Успокойся, Бурдюк, – прохрипел Глаз, хватаясь за мои руки. Я не без удовольствия заметил, что лицо у него налилось кровью. – Ты просто задремал, и я решил тебя разбудить.

– Если вдруг по недосмотру богов я умру раньше тебя, Глаз, – прорычал я, – разрешаю тебе разбудить меня так же. Я обязательно проснусь и сверну тебе шею.

Впрочем, настоящей злости на друга я не испытывал. Если не обращать внимания на саднящий копчик, все было очень своевременно. Пинок под зад – замечательное средство от чрезмерного мудрствования. Он напоминает о том, что на жизнь надо смотреть проще. Возможно, свиток нашего существования на земле и написан еще до нашего рождения, но разматывается он медленно, вместе с каждым прожитым днем. И ни одному смертному не дано заглянуть в ту его часть, которая описывает грядущее.

Мне выпал шанс – и я им воспользуюсь. И либо посмотрюсь в Зеркало богов, либо сдохну, пытаясь это сделать. Все просто, а вечная жизнь доступна только богам.

Ах да, Глаз пытается что-то сказать, но уже не может… Я разжал пальцы и с вновь обретенным благодушием наблюдал, как приятель с натужным сипением втягивает воздух. Эписанф стоял чуть поодаль, задумчиво наблюдая за происходящим. Принимать активное участие в спектакле он благоразумно не стал.

– Ладно, хватит трепаться, пошли к твоей повозке, Эписанф, – с радостным возбуждением гаркнул я. – Глаз свирепо сверлил меня взглядом. – Хватит дуться, дружище. – Я похлопал его по плечу. – Давай смотреть на вещи трезво, ты ведь первым меня пнул.

– В следующий раз я пну тебя по голове, – пообещал Глаз.

Я не обиделся – разве можно обижаться на друзей, даже если боги дали им вместо мозгов опилки? В конце концов, мой миролюбивый вид возымел свое действие, и Глаз успокоился. Настолько, что не высказывал больше кровожадных чаяний, а только недовольно пробурчал, что никакая Лаита нам не нужна и ее нужно в самом мягком варианте отправить домой.

– Глаз, – вздохнул я, – ты жрать хочешь?

– Ага, – немедленно откликнулся он.

Это было нечестно с моей стороны. Жрать Глаз хотел всегда – если с момента последней трапезы прошло хотя бы полчаса. А с момента нашего скромного перекуса у Суслика минуло гораздо больше времени.

– Так пошли пожрем, а потом решим. – Я пожал плечами. – В твоей повозке найдется что-нибудь съестное, Эписанф?

Эписанф уверил нас, что не просто найдется. Если положиться на его слова, он вез с собой целую продуктовую лавку, а Лаита была богиней среди поварих. У Глаза моментально потекли слюнки, и больше он не спорил. Да и у меня слова варвара вызвали призывное урчание в животе.

Чтобы не мозолить глаза добропорядочным жителям Хроквера, мы решили идти с внешней стороны городской стены. Как я уже упоминал, перебраться через нее никакого труда не составляло. Имелся в нашем решении и еще один плюс – какая-никакая тень. Безжалостное летнее солнце лениво заползало по небосводу все выше и выше, набираясь по пути жару и щедро поливая этим жаром все вокруг.

Шли молча. Пожалуй, все, что было у нас сказать друг другу на данный момент, мы уже сказали. Эписанф вышагивал во главе процессии, приняв на себя роль проводника. Хотя на первых порах эту миссию вполне успешно могла выполнить и городская стена – мы отошли от нее, когда до западных ворот оставалось не больше дюжины дюжин шагов.

Миновав неширокую пустошь, Эписанф уверенно повел нас в негустую кипарисовую рощу. И почти сразу же я почувствовал, что мы совсем недалеки от цели. Дразнящий пряный аромат жареного мяса был лучше всяких указателей. Мне даже любопытно стало, смог ли Эписанф заранее точно определить время своего возвращения, или его рабыня настолько хороша, что почувствовала, когда хозяин соизволит вернуться к временному очагу.

Впрочем, очень скоро посторонние мысли вылетели у меня из головы. Четырехколесная повозка, крытая матерчатым тентом, показалась из-за деревьев, но не она привлекла мое внимание. Неподалеку от повозки размеренно жевала траву привязанная к дереву гнедая кобыла, довольно низкорослая, но крепкая и жилистая. Она окинула нас оценивающим взглядом, словно прикидывая, насколько увеличится вес повозки и не стоит ли ей требовать доплаты. Немного в стороне дымился недавно потушенный костер. Однако и лошадь, и кострище составляли лишь фон чудесной картины.