Евгений Лобачев - Поход скорпионов

Роща приближалась, до ближайших деревьев оставалось не больше двух дюжин шагов, свет факелов уже плясал на нижних ветвях, вызывая к жизни причудливые и страшные тени… В эту минуту прозвучал приказ остановиться. Почти все разбойники, сгрудившись впереди, принялись что-то оживленно обсуждать. Двое или трое остались за нашими спинами, их местоположение можно было определить по огням воткнутых в землю факелов.

– Живей, – прошептал отец, но меня не нужно было подгонять. Изо всех сил я принялся пилить проклятую веревку, изо всех своих невеликих сил.

– Живей, живей, не копайся, еще немного…

Мир исчез для меня, исчезли пираты и их пленники, исчезла роща, исчез даже отец… Осталось только лезвие в окровавленных пальцах и толстый прочный канат, который я пилил и пилил, волоконце за волоконцем приближаясь к свободе… Еще, еще, еще…

– Он перерезал веревку!!! – вдруг взорвалось в голове. – Хватайте! Нож! Нож отнимите у него!

Страшной силы удар сбил меня с ног. Вокруг была тьма, и что-то сотканное из мрака навалилось на меня, прижимая к земле. Я дернулся, заорал, ударил кулаком… Ругнувшись на чужом языке, пират обрушил на меня еще один удар…

– Скрути руки! Не давай двигаться! Тащи! Тащи его сюда! Скорей!

– Хвала двенадцати, что закончился подъем. Дюжиной шагов раньше, и…

– Свет!!! Там впереди свет!

– Вперед! Вперед! Вперед!

Чьи-то руки подхватили меня, поволокли куда-то, как мешок с репой. Потом был свет, яркий, ослепительно белый, нестерпимый! Я зажмурился, взвыв от боли. Хлесткий удар по щеке оборвал мой крик, на голову обрушился поток ледяной воды…

– Мильк. Мильк! Мильк, вороны тебя раздери, очнись во имя богов!

Это был голос Гиеагра. Вздрогнув всем телом, я распахнул глаза. Пятеро моих попутчиков склонились надо мной. Четыре с половиной пары глаз уставились на меня. В глазах Гиеагра читалась озабоченность, спрятанная за насмешкой; в прищуре Бурдюка угадывалось сочувствие; Эписанф смотрел с радостным удивлением (чувства такого сорта можно прочесть на лице всякого алхимика или мага, чей очередной опасный опыт обошелся всего лишь двумя выбитыми зубами, смертью раба и пожаром в лаборатории); единственное же око Глаза таращилось на меня с любопытством, как на двуглавого мыша.

– Кто бы мог подумать, что нашему книжнику Мильку достанется самый жуткий морок, – изрек наконец Глаз. – Спасибо, хоть не обмочился.

– С возвращением из царства снов, юноша, – произнес Эписанф. – Как ты ни упирался, мы все-таки выбрались. И добро пожаловать на перевал.

Иногда, мысленно возвращаясь в те дни, я пытаюсь представить себе, какие мороки насылали безумные призраки на моих спутников, принуждая таких разных людей к одному действию: перерезать связывающую нас веревку. Но этого я не узнаю никогда.

Впрочем, Мильк-то про свой морок мне рассказал еще тогда.

Да, бывали в моей жизни денечки и полегче – в каждой дюжине я их насчитаю примерно двенадцать.

Отправляясь в Проклятые Земли, я, само собой, не рассчитывал на легкую прогулку и, как мне казалось, к опасностям был готов. Только опасности мне рисовались такие, от которых можно отбиться мечом или кинжалом. Дикие звери, дикие люди… Ну пусть чудища, о каких детям на ночь страшные сказки рассказывают. Никак я не ожидал, что мне душу будут в узлы завязывать. Меня ведь те призраки, которых Эписанф готов древними богами величать, едва не заставили самого себя в пропасть скинуть. И чудо еще, что мы все вшестером это испытание выдержали. А чудо – это есть благословение богов, меня так еще Мирдгран Хромой учил. Эта мысль меня приободрила слегка, но ненадолго, скоро опять мелкая дрожь бить начала.

Остальным, по всему видать, не легче моего пришлось. Глаз был белее молока, и уголок его рта постоянно нервно подергивался. Спасибо он мне так и не сказал, а ведь это я его из морока выдернул в самый последний момент, он уже начал пилить веревку одним из метательных ножей. Хвала Скорпиону, что ножи эти, во-первых, для резания не предназначены, заточены только у острия, а во-вторых, сделаны из совсем дрянной мягкой бронзы. Ну я ему тот его пинок у стен Хроквера припомнил и должок вернул со всем своим удовольствием. Так он секунду-другую на нож свой смотрел ошалело, а потом отбросил, словно ядовитую змею. Я еще подумал тогда, дескать, вон как его морок-то зацепил…

И думал так до тех пор, пока нам Милька впятером держать не пришлось. Сила в этом щуплом пареньке откуда-то взялась прямо нечеловеческая, даже у Гиеагра жилы на шее вздувались, когда он нож у него отбирал. Сейчас, выйдя из злополучной башни, Мильк ноги передвигал словно во сне. Наверное, добрая часть его души все еще находилась во власти коварного морока.

Эписанф шел, почти не разбирая дороги, и несколько раз уже натыкался то на меня, то на Гиеагра, хотя полная луна щедро поливала своим светом горное плато, на котором мы оказались. Каждый раз после этого философ невразумительно просил прощения и обхватывал руками голову.

Гиеагр проявлял свою слабость не так явственно, лишь время от времени резко дергая могучими плечами, словно отгоняя назойливую муху.

И только по Лаите ничего нельзя было сказать. Она снова превратилась в немую фигуру под черными одеяниями и если даже бледнела или, скажем, краснела, то под непроницаемыми тряпками заметить это было невозможно. Едва мы покинули башню, она молча перевязала мне свежую рану, и руки у нее не дрожали.

Так мы шли до тех пор, пока плато не закончилось довольно крутым обрывом, уходящим вниз дальше, нежели позволял увидеть лунный свет.

Обсуждать особо было нечего – преодолевать такой спуск во тьме равносильно самоубийству. Так что мы не выбирали место ночлега – место выбрало нас, ибо вернуться назад в башню никто из нас не согласился бы за все сокровища мира. Впрочем, жаловаться особо не приходилось, ровной и сухой земли было достаточно, чтобы расположить на ночлег целую роту стражников, а не то что нашу скромную компанию. Жаль, конечно, что никто не догадался покрыть эту твердую, каменистую почву слоем густой травы, но мне лично приходилось ночевать в местечках и похуже. Тем более ветер, бушевавший по ту сторону башни, либо полностью стих, либо сюда не проникал.

После вялого и непродолжительного спора решили разбиться на пары и дежурить по половине ночи. Мне с Мильком выпало охранять сон компании первыми, Глазу с Гиеагром – вторыми. Уважая почтенный возраст Эписанфа, в караул его брать не стали, да и выглядел он, пожалуй, похуже Милька. Лаиту, само собой, за полноценного участника похода никто не считал.

Такое разделение по парам не было случайным. Хотя никто вслух не проронил ни слова, варвары не могли доверить свой ночной покой нам с Глазом. Мысль о том, что желторотому Мильку выпало присматривать за мной, меня изрядно позабавила, хотя вида я и не подал; задайся я такой целью, сегодня же отправил бы всю компанию в Тень Зодиака. Начиная с самого Милька. Но время для этого еще не пришло.