Людмила Минич - Дети Хедина (антология)

Кирилл вцепился в скалу и пополз, как паук, по мокрой выпуклой поверхности, щедро орошаемый брызгами. Мира хихикала, поджимая ноги, а потом и вовсе с нечеловеческой цепкостью перебралась на берег. Кирилл едва не вывихнул лодыжку на мокром камне, едва не сорвался в волны, но сумел все же подобраться ближе. Да, это они… Фигуры оказались крупнее, чем Кирилл представлял по фотографиям. Наискосок из-под толщи туфа выползали ряды мастерски выбитых в камне рисунков и скрывались под водой. Как обрывок страницы из древней книги, подумал Кирилл. Он потянулся и сумел кончиками пальцев достать до крайнего рисунка. Смеющийся дельфин… Много дельфинов, и всегда рядом – эти странные существа. Как будто взрослые, идущие рядом со своими детьми. Ведущие их своим путем, к своей цели. Только вот радости нет в их уродливых лицах. Веселые дети-дельфины не хотят расти, хотят вечно резвиться в волнах, а время взрослых уже на исходе…

Мила что-то кричала ему, но Кирилл не слышал из-за шума волн.

Надо будет осмотреть то, что под водой. Все заснять, замерить. Район сейсмоактивный, сегодня этот островок есть, а завтра опять погрузится в пучину. Камеру он захватил. В лодке есть фонарик и акваланг. Впрочем, можно попросить Миру, ей акваланг ни к чему, она сидит под водой по пять минут безо всяких тренировок. Правда, качество съемки может пострадать…

– Ну все? Кир, все, да? Можно домой?

Кирилл попятился, ободрал еще и локоть. Плюхнулся на острый камень, взвыл – но все же не в прибой. Он не атлантис, не выплыл бы. Мира, сидя в лодке, выбирала якорь. Точнее, выбирал автопилот, Кирилл видел издали светящийся монитор.

– Ты ведь уже нашел свои рисунки?

– Да, но их еще надо обследовать, осмотреть со всех сторон… Мира, ты куда?!

– Я домой, – коротко ответила атлантис. – Ты со мной?

– Но я еще не закончил!

– У меня шоу, – напомнила она. – Я пришлю за тобой катер. Пока, Кир.

Кирилл остался сидеть на камнях. Лодка плавно развернулась, прошла между торчащих из воды камней и скрылась за поворотом – за той самой скалой, на которой вечно вместе были дельфины и их удивительные спутники.

Домой, значит. На шоу. А катер она когда еще пришлет… Наверняка забудет положить и воду, и еду, не говоря уже о камере… Одно слово – атлантис! Черт бы их побрал вместе с золотым веком!

Шарп описывал в бухточке прощальный круг. Кир подобрал обкатанный камень, с досадой швырнул в воду. Дельфин радостно нырнул за ним и через минуту высунулся едва ли не под ногами у Кирилла.

Он отыскал камень и ждал похвалы.

Рябь морщила их отражения. Шарп – вылитый дельфин с барельефа. А сам Кир при некотором воображении – уродец-полурыба, осколок непонятного мира, задержавшийся на краю забвения. Точно, есть в этом что-то…

– Скажи-ка, – устало спросил Кирилл, – сколько тысячелетий прошло с тех пор, как ваши предки создали вас? Они ведь тоже хотели, чтобы их дети стали сильными и выносливыми, чтобы они могли выживать и быть счастливыми. Они создали вас… Стремительных… любопытных… выносливых… чтобы вы радостно жили в бескрайних морских просторах. Да? Так ведь было? И вы жили и радовались… вы ничего не хотели, только жить, есть и радоваться… и вы все забыли. Все. У тебя ведь даже на дне памяти ничего не шевелится, да, Шарп?

Дельфин глядел на него умными глазами. Солнце перекрасило море из изумрудного в золотистый. Кириллу казалось, что на всем белом свете, кроме них с Шарпом, существовали только камни, волны и закат.

– Все повторяется, – Кирилл прилег между камней и уставился в небо. – И мы тоже исчезнем, мы уже исчезаем, а наши потомки будут бессмысленно бегать по равнинам, питаясь корешками и ящерицами. Сообразительные, веселые, красивые. Сильные… слишком сильные, слишком приспособленные для того, чтобы быть разумными. И уже поздно что-то менять. Возможно, потом разум возникнет снова. Интересно, кто будет следующим? Птицы? Насекомые? И все опять повторится, потому что они тоже будут желать своим детям добра… Правда, Шарп?

Дельфин пронзительно расхохотался.

Будто понял.

На кладбище он мог бы пролезть и между прутьями ворот. Но заплечный мешок тогда пришлось бы перекидывать через ограду. Сторонние люди в этот час по округе давно уже не шатались, город далеко, и все равно, вдруг бы кто увидел? Чужое внимание Кимычу было совсем ни к чему, и он прошел лесом.

Кимыч любил бывать на кладбище весной. Не могилы навещать: никто у него тут не лежал, а если бы и так – Кимыч не помнил. Он любил приходить в гости к Мефодьичу. Осенью толком не вырвешься, начало учебного года, зимой по сугробам не пройдешь, а вот в мае самое то.

Лес Кимыч тоже любил, хотя и не чувствовал себя тут в родной стихии. Добрался без приключений, слушая по дороге щебет птиц и потрескивание стволов – будто старики-деревья разминали кости.

Мешок за спиной вел себя тихо. Поклажа сухо перестукнула, только когда Кимыч одолевал по бревну широкую канаву – почти ров с талой водой, отделявший лес от кладбищенской земли. Услышав стук, Кимыч хмыкнул: нести сюда такое в мешке – что самовар в Тулу. Но иначе тоже никак.

Шелестел ветер в кронах, покрикивали вороны и чайки. Заходящее солнце красило в розоватый цвет тропинки, клумбы и надгробия.

Старый асфальт под ногами, казалось, тоже давно отжил свое. То здесь, то там попадались выбоины, словно кто-то подверг его бомбардировке. Кимыч обходил ямы не спеша, попутно разглядывая особенно примечательные могилы. Иногда по ночам в школе он забирался куда-нибудь, где есть телевизор. И однажды увидел там, как выглядело кладбище где-то в Америке: ровные вереницы одинаковых серых камней. Кимычу это показалось невероятно скучным. Да и попробуй там найди нужную могилу, если все одинаковое.

Здешнее кладбище было старым, хоронили на нем теперь нечасто, если только чьего-нибудь очень близкого родственника. Большинство памятников поставили давно, тогда их тоже делали почти одинаковыми – крашеные сварные коробки. Железо ржавело, краска отваливалась, и если за памятником не ухаживали, тот приобретал вид совсем унылый.

Но самыми грустными были заросшие деревцами холмики, что прятали в сухой траве табличку со стершимся именем и датами жизни. К ним не приходил никто и никогда с момента, как гроб опустили в землю. Живущий здесь Мефодьич все равно старался их как-то обиходить, даже по мере сил обновлял надписи на табличках. Но многие исчезли задолго до того, как он тут поселился. Да и вообще, сколько он мог один? Человек – и тот один не может ни черта, вычитал Кимыч у Хемингуэя в школьной библиотеке. Что тогда ждать от Мефодьича? Вот и сегодня ему помощь нужна…

Кварталы заросли соснами, вербой и редкими березами. Даже в солнечную погоду здесь царил сумрак. Кимыч замечал, что многие памятники все-таки новые, из гранита или мрамора. На таких плитах нередко уже значились не одна, а две фамилии.