Оксана Демченко - Воин огня

Тишина повисла долгая и тяжелая. Банвас нехотя нарушил ее, и слова ему приходилось буквально выдавливать, признавая явное и неприятное:

– Чар, воды в конской поилке кое-как хватило на малый пожар. Большая бочка на колесах, нашей бранд-команды, стояла пустая и сухая. Уже десятый день она в починке, мы устали набирать воду каждый вечер. Бочка рассохлась и дала течь… еще по весне. Мы бы ничего не потушили. Сгорело бы ровно столько, на сколько хватило бы жадности у большого пожара.

– Остановить его смог бы только воин огня, обрекая себя на тяжелейшую боль, а то и гибель, – совсем тихо, так, что слова приходилось угадывать, шепнул Джанори. – Ты бы принадлежал наставнику безраздельно теперь же, а не год спустя, после церемонии разделения души. Ты, единственный сын вождя, которого Даргуш совсем не хотел отдавать огню, особенно видя, как тебя душил по весне угар безумия… я-то знаю. Ичи, мы едва не оказались втянуты в войну своих со своими. Худшую из войн, в которой нет правых, совсем нет. И без всяких кораблей бледных у берега.

Ичивари вцепился в широкий ремень, удерживающий потник. Стер со лба невесть откуда взявшийся холодный пот. Он ощутил себя в родном поселке чужим, словно в каждый дом надо утром постучать впервые и каждому человеку заново заглянуть в глаза, знакомясь и пытаясь решить: друг или враг? Потому что все, к кому он теперь готов без страха повернуться спиной, легко поддаются учету: стоящие рядом Банвас и его пажи, отец и мама, дедушка, мавиви… и, вот странное дело! – гратио.

– Ичи, – голос гратио стал ровным и уверенным, – не надо отчаиваться. Ты молод, Плачущая явно благоволит к тебе. Замыслы тех, кто желал причинить вред зеленому миру, пока что рухнули. И шумно рухнули, это очевидно для тех, кто умеет смотреть и видеть важное. Теперь мы знаем: есть на этом берегу скрытый враг у всех нас, живущих одним народом. Враг, которому не требуется корабль, чтобы явиться и начать войну. Он мог еще вчера подкрасться незамеченным, а сегодня мы знаем о нем, значит, мы уже не беззащитны. И мы можем узнать больше: библиотека не сгорела, и то, что было для него опасно и важно, для нас – след и подсказка. Я говорю все это здесь и сейчас, потому что вам знать можно и нужно. Но записать на бумагу и рассказать хоть кому-то, кроме вождя, нельзя… Это тайна, Ичи. Мы не просто разыскиваем поджигателя дома. Мы пытаемся спасти наш лес и наш мир.

– Слушай, Джанори, хорошо ты сказал: «наш», – одобрил Банвас. – Надо с вождем поговорить. А то «бледные», «смуглые»… Я третьего дня в университете так одну наглую морду украсил – не желаю я зваться смуглым. Я махиг, и все дела. И все мои пажи – махиги. Даже тот, который кожей чуть посветлее. Хорошее решение, простое и правильное. Родился в лесу и не враг ему – значит, махиг. Родился в степи и родной ей – магиор, а если горы тебя воспитали – то, получается, ты макерга.

Банвас от избытка радости звучно хлопнул в ладоши и немедленно перешел от слов к делу – он всегда исполнял то, что считал важным, без задержки. Заставил пажа зажечь запасной факел, отнял у Ичивари сумку, выбрал самый ровный лист бумаги. Пристроился у плеча Шагари – и стал наносить на бумагу свои мысли крупным почерком, для передачи вождю. При этом он вслух проговаривал самое главное, да так зычно, что из ближних домов выглядывали бледные, опасливо косились и уже не уходили, вслушиваясь в выкрики: ведь точно так же оглашали новые законы.

– Мы все – махиги! – шумел Банвас. – Мы дети леса, у одних кожа – цвета секвойи, у других – черного дуба, а кто-то более похож на северную березу. Но мы деревья одного большого леса.

– Гратио, но тогда нет смысла в красном пере, найденном в доме Виччи, – осторожно предположил Ичивари. – Если поселок горит и нечто надо спрятать, если я принадлежу наставнику…

– Верно, – кивнул Джанори. – Перо, я согласен, идея более поздняя, поспешная и неудачная. Некто желал отвлечь вождя от правильных размышлений. Но как он успел подбросить вещь в дом? Времени было немного. Если конь останется у меня до вечера, если хоть один паж будет меня провожать, я попробую опросить всех, кто живет на этой стороне поселка. И может статься, найду людей с плохим сном и хорошим зрением…

Гратио чуть улыбнулся, погладил шею пегого коня, и стало понятно: ему очень нравится ехать верхом. Он, такой умный и уже немолодой, тоже немного ребенок. И ему приятно обнаружить в себе живую еще готовность радоваться малому и простому…

– Лучшего из вождей прошлого мы звали Секвойя, он был сын великого старейшины леса! – ревел Банвас, полнясь тем чувством, которое махиги именуют вимти, а бледные – вдохновением. – Его кожа была довольно светла…

Дверь одного из ближайших домов распахнулась, оттуда выбрались, цепляясь плечами за косяк, три косолапых широченных фермера – бледные по привычке звали так всех, кто возделывал поля. Подошли вплотную, сопя и рассматривая немыслимое: гратио, сидящего на священном коне… Старший фермер опер бронзовую тяпку о дорогу, облокотился на рукоять, отполированную многими сезонами работы. Младшие старательно повторили движения отца. По мнению Ичивари, смотрелось это не особенно мирно.

– К вождю пойдем, – прогудел старший, изучая самого Банваса и лист бумаги, уже наполовину исписанный. – И то, чем мы не березы?

Пажи, которые никак не могли представить себе столь разлапистые и массивные березы, дружно расхохотались, толкаясь локтями и предлагая свои названия пород для новой поросли леса. Ичивари задумчиво погладил круп коня. Видимо, действительно священного: стоило бледному Джанори сесть на его спину, и одно дело само собой превратилось совсем в иное… От дальних домов уже гудели голоса, спешили на нежданный среди ночи шум новые люди, в факельном свете их лица казались красными, глаза блестели. На Банваса смотрели с надеждой, вдруг позабыв запрет вождя покидать дома. Наконец к довольно большой уже толпе присоединились и несколько женщин. Старшая, седая и статная, хмуря брови, уточнила:

– Выселять нас отсюда невозможно! Мы здешние. Он верно говорит.

Сказанное вслух и донимающее с вечера болью всех – «выселять» – всколыхнуло людей, шума прибавилось, теперь уже несколько бледных разом жаловались гратио, а двое толкали в плечо Ичивари и уговаривали его, сына вождя, тоже посодействовать.

– И пусть Плачущая решает, велика ли полнота правой души каждого, – продолжал громко диктовать себе самому Банвас.

– Ичи, я опасаюсь, что бранд-команда умеет не только гасить огонь, но и разжигать пожары, – насторожился гратио. – Мы с тобой увлеклись разговором и упустили время, пока огонь был слаб… теперь гасить поздно.

Сын вождя еще раз огляделся и кивнул, ощутив в душе новую тревогу. Прежде он как-то не задумывался, а ведь в столице немало бледных! Тем более теперь, летом, когда сезонные работы на полях требуют особого труда и усердия. И каждый сейчас, как старик Виччи, боится лишиться дома и стать изгоем, и у каждого семья, дети… Ичивари решительно отодвинул старшего фермера, сопящего у самого плеча Банваса. Забрал исписанный лист, встряхнул, подул на свежие нижние строки, на очередную чересчур жирную точку, готовую пролиться слезной дорожкой.