Оксана Демченко - Воин огня

– Снотворное? Полагаю, так… – негромко уточнил он у хрипящего и медленно синеющего оптио, вынимая из сведенных судорогой пальцев Алонзо пистоль и бережно убирая подальше. – Не притворяйся, удар сильный, но ты вовсе не при смерти. Дыши животом. Конечно, больно, и кричать не можешь, да… А ты и не пытайся, не надо. Дыши тихонько, о своей жизни думай и гордись. Я учился у тебя, лито Алонзо. Я хороший ученик, усердный.

Ичивари последовательно проверил все открытые полки, выставляя на стол бутыли и выкладывая иные полезные вещи. Вернулся к двери, надежно заклинил ее. Сунул оскалившемуся от боли оптио в зубы салфетку, повозился, привязывая ноги к ножкам кресла. Присмотрел два бестолковых тяжелых ножа, разложил руки оптио на столе и загнал оба клинка меж костями, чуть выше запястий, старательно избегая повреждения больших сосудов и сильного кровотечения. Удовлетворенно изучил результат своих трудов.

– Вряд ли до заката нас обеспокоят, тебе опасаются лишний раз попадаться на глаза и досаждать без приглашения колокольчика, – сообщил махиг. Погладил выбранный сразу широкий удобный нож, явно вывезенный Алонзо с зеленого берега, что было понятно по узору на лезвии и по знакомой форме. – Сиди, дыши… Я так и не решил для себя, ты ли убил Гуха. Я намерен рискнуть всем и истратить драгоценное время, Алонзо, чтобы это выяснить. Ты подумай, стоит ли упираться. Я ведь скоро подожгу каюту. Сгореть заживо – плохо, очень плохо. Я сам предпочел бы смерть попроще, – махиг зло сверкнул глазами, – но, как ты любил мне повторять, это не мой выбор, это твой выбор…

Ичивари говорил и вгонял нож, расщепляя край столешницы и отделяя широкую, в большой палец, щепу. Выломав ее, задумчиво рассмотрел, приладился и начал вырезать край, часто рассматривая свою работу и подправляя. Асхи не отвечал на новые просьбы о помощи, не желал нарушать висари, но охотно делился своими возможностями в более простом. Он не обглодал ржавчиной механизм замка, не сделал слабой и тонкой цепь. Он всего лишь точно указал форму ключа… Ровно так же асхи не послужил злу, не заполнил легкие оптио мокротой и не разрушил его здоровье, но позволил пороху отсыреть чуть быстрее, чем это происходит обыкновенно. Ичивари бережно вставил в скважину хрупкий деревянный ключ, не дыша, плавно нажал на щепу, надеясь на хорошую смазку замка и мягкость его работы. Огорченно вздохнул, вынимая две половинки ключа, и взялся отделять новую щепу, уже из более ровных волокон древесины, не имеющих узора, обычно близ основания сучка… Потом покосился на оптио и задумчиво хмыкнул. А верно ли то, что ключ от оков хранится у капитана? Зачем бы хитрец Алонзо стал передавать важное невесть кому и тем более просить о помощи и вводить в курс дела?.. Обшарив карманы оптио и не найдя ничего полезного, Ичивари снова зашуршал по шкафам и полкам. Добрался до койки, осмотрел ее, ворочая одеяло и подушки. Покосился на Скрижали в красивом переплете, осмотрел, встряхнул, полез пальцем за корешок – и добыл ключ. Настоящий. Один поворот – и челюсти оковы бессильно звякнули, утратив хватку.

– У-учи, Чар, – одернул себя Ичивари, запрещая радоваться и терять покой. – Ты еще не выбрался.

Он взялся внимательно осматривать каюту, радуясь вновь обретенной возможности двигаться мягко и тихо, не имея ограничений, налагаемых тяжестью ядра и неудобством цепи. Обдумывая еще раз свой побег, Ичивари вскрыл поддавшийся без усилия замок сундука, выбрал среди вещей оптио самую просторную рубаху, добротные штаны – не по размеру, но хоть такие. Увязав вещи и нож в небольшой тюк, сын вождя чуть подумал и туда же добавил замотанные в тряпицу кругляши монет, не тратя времени на дотошное их изучение. Возле койки оптио обнаружились записи Магура, знакомый полный переплет не вызывал сомнений. В старательно сработанном жестком толстом футляре хранились знания, настоящая драгоценность махигов. То, что дед бережно собрал, по малой крупице выяснил у стариков – о мавиви, о природе висари, об амулетах истинных и ложных… Очевидно, оптио читал записи недавно и наверняка за время плавания он просматривал их весьма часто и заинтересованно. Вместо закладки он использовал лист с записями бесед с «послом». Ичивари с любопытством просмотрел и этот документ. Пометок на листке было много, и над буквами, и на полях. Три верхние строки подчеркнуты и рядом мелко написано: «Пьяный бред». Далее усердно замазаны две строки, возле следующих стоит знак, показывающий их высокую важность. Бросив листок, Ичивари взвесил на ладони дедовы записи, виновато покачал головой.

– Он все помнит и сделает новые, – утешил себя сын вождя.

Вернулся к столу, положил книгу на середину, раскрыл, больше не глядя на текст, написанный знакомым почерком. На ощупь взял бутыль, сцедил из нее жидкий огонь на бумагу и столешницу, чувствуя себя злодеем похуже многих бледных. Он жжет книгу… Стиснув зубы, махиг бросил в гнусно пахнущую лужу несколько тряпок, сцедил вторую бутыль, допил безопасную воду со дна, нахмурился, пытаясь в очередной раз понять, насколько он свободен от тяги к «живой воде»? Ведь дышать ее парами приятно, хоть и постыдно. В четвертой и пятой бутылях огня было очень много, их Ичивари целиком вылил на пол и расплескал на стены, не тратя сил на просьбы к асхи.

Алонзо смотрел на происходящее с ужасом – это отчетливо читалось в его глазах, особенно когда махиг подошел с последней бутылью вплотную и наклонил ее над одеждой оптио, зажимая горлышко пальцем.

– Порой ваш Дарующий вроде бы наказывает умерших, отсылая после суда своего жариться у злющего абыра… Знаешь, если верить вашим Скрижалям, удел мученика высок и славен. Ты уже решил, гореть тебе или не гореть теперь, еще при жизни?

Ичивари резким движением выдрал салфетку и влил в рот оптио несколько глотков «живой воды». Тот судорожно захрипел, захлебываясь и вынужденно глотая, давясь от боли в сломанных ребрах. Нужного результата сын вождя добился: постепенно взгляд Алонзо стал более осмысленным.

– Иногда эта штука полезна, хорошо стирает из ощущений боль, – предположил сын вождя. – Ну что, пора прощаться, лито. Ты убил Гуха?

– Нет.

– Все же я тебя уважаю, – задумчиво вздохнул Ичивари, ставя бутыль на стол и затыкая пробкой. – Ты не стал просить и унижаться… Алонзо, ты хоть понимаешь сам, что не будешь ни единого дня счастлив на этом берегу? Ты лжешь себе, но я вижу, я уверен, ты любишь наш лес и уже не веришь в Дарующего так, как верил в юности. И тем более не веришь в орден… Ты еретик, Алонзо, за кормой остались твои ученики и твоя свобода, но бежать тебе, в отличие от меня, некуда… Я вижу в тебе отчаяние и слом. Мне жаль тебя. Джанори прав, иногда надо прощать врагов, только это бывает тоже проявлением жестокости.