Павел Корнев - Осквернитель

Живиц обреченно вздохнул и пообещал:

– Хорошо, займусь этим. – И предупредил: – Если ограничимся ревизией архива, это обойдется существенно дешевле.

– Не пойдет! – отрезал я. – Задействуй все свои связи! Все. Понял?

– О, Себастьян! – в притворном удивлении изогнул Майло седую бровь. – Не горячись так, пока не увидишь смету.

– Действуй! – Я поднялся на ноги, глянул на диван с подушкой и одеялом и спросил: – Так и ночуешь в конторе?

– Столько работы, Себастьян! Столько работы! – вздохнул Живиц. – Да и какой смысл тратить время на дорогу в пустой дом?

– Подыскать тебе симпатичную экономку?

– Я старый холостяк, – хрипло рассмеялся законник. – Мне проще иной раз посетить заведение Вероники, чем пустить кого-то в свою нору.

– Как скажешь. – И я заторопился. – Дега, идем.

Вышел на улицу, сбежал к карете и распорядился:

– Домой!

Но домой попасть не получилось. Только прошел в ресторацию, намереваясь распорядиться насчет ужина и подняться к себе, как навстречу сразу кинулись метрдотель и невесть что позабывший тут мастер Васкес.

– Мастер Шило! – в голос произнесли они, и я поднял руку, призывая обоих к молчанию.

– Бокал вина, хлеба и сыра! – потребовал, ослабляя шейный платок.

Метрдотель растерянно затоптался на месте; я жестом отослал его на кухню и спросил у фехтовальщика:

– Мастер Васкес, что привело вас сюда?

– Видите ли, Себастьян, – смутился тот. – Дела сейчас идут не лучшим образом, основные деньги приносят студиозусы, а они разъехались на каникулы, и владелец постоялого двора потребовал плату вперед…

– Финансовые затруднения? – вздохнул я.

– Так и есть, – признал фехтовальщик. – Место очень удобное, и, если придется съехать оттуда, это самым пагубным образом скажется на клиентуре…

– Дега! – обернулся я к помощнику. – Оплати мастеру Васкесу летние занятия по обычному расписанию.

Учитель фехтования аж просиял:

– Благодарю, мастер Шило! Вы просто спасли меня!

– Пустое! А теперь прошу меня извинить…

Я взял с подноса подошедшего официанта бокал с красным вином, пригубил и вопросительно глянул на взволнованного метрдотеля. Тот при постороннем ничего говорить не стал и лишь выразительно ткнул пальцем в потолок.

Да неужели? Мои подельники собрались делить шкуру неубитого медведя?

Ну-ну…

Когда я поднялся на второй этаж и прошел в кабинет, там сразу воцарилась гробовая тишина, а важно расхаживавший с заложенными за спину руками старина Юлиус замер на полушаге, не веря собственным глазам.

– Добрый день, господа! – усмехнулся я, приказал помощнику: – Дега, прикрой дверь. – И, прежде чем почтенная публика кинулась поздравлять меня с неожиданным освобождением, уселся во главе стола и попросил: – Не вставайте! Ведите себя так, будто меня здесь нет.

Клаас выставил тарелку с крупно нарезанными кусками сыра и ломтями белого хлеба и отошел закрыть дверь; я отпил вина и вновь усмехнулся:

– Продолжайте! Продолжайте, я настаиваю.

Попрошайка судорожно сглотнул и взглянул на остальных жуликов в ожидании поддержки. Не дождался.

Хмурый демонстративно чистил ногти навахой; Шарль Фаре кривил губы в презрительной улыбке; Якоб Ланц с непроницаемым выражением лица баюкал в ладонях бокал с коньяком, явно оценивая сложившийся в голове расклад. Для Ловкача люди всего лишь колода карт.

Насчет этой троицы я нисколько не волновался, все они были слишком умны, чтобы всерьез отнестись к очередному безумному прожекту Юлиуса. Но вот остальные…

Ленивец избегал встречаться с кем-либо взглядом и рассеянно вытирал носовым платком пухлую физиономию. Контролировавший скупщиков краденого и ростовщиков Сурок с деланым безразличием разглядывал потолок, но его лысина блестела от пота. Рыжая вертихвостка Вероника сразу принялась строить мне глазки, да только уповать на преданность шлюхи не стоило и в лучшие дни. Казавшийся же на фоне остальных туповатым громилой Марти Шиллер старательно сутулился и пытался выглядеть меньше, чем был на самом деле, но игрок в карты был из него никудышный – предложение Юлиуса безучастным его точно не оставило. И пусть ходившие под ним карманники и уличные мошенники приносили не самый высокий доход, ломать крепыша категорически не хотелось.

Сегодня я задавлю подельников своим авторитетом, завтра получу в спину нож. Никто не любит жить с нависшим над головой лезвием гильотины.

Не выказывая собственной озадаченности, я откусил хлеба с сыром, прожевал и спокойно запил вином. Потом ободряюще глянул на сбитого с толку Попрошайку и вновь попросил:

– Ну же, Юлиус, продолжай! Продолжай, прошу тебя!

Старичок обжег меня ненавидящим взглядом, откашлялся и принялся разглагольствовать о том, какие выгоды сулит покровительство некоей важной персоны. Как все сразу станут нас бояться, и даже стражники будут целовать ботинки. А от нас не убудет; изредка придется выполнять плевые задания да делиться слухами и сплетнями.

– Главное – не трогать нужных людей, – окончательно оправившись от вызванного моим неожиданным появлением испуга, подытожил Юлиус свою речь, – а нам на откуп отдадут всю Акраю! Всю, целиком и полностью!

Я несколько раз хлопнул в ладоши и поднялся из-за стола.

– Браво, Юлиус! – прошелся по комнате, внимательно наблюдая за реакцией жуликов. – Великолепная речь.

– Говори по делу! – оскалил старик редкие зубы. – Не пытайся запутать нас! Не выйдет!

– Боюсь, ты сам себя запутал, – с нескрываемой печалью похлопал я его по плечу.

Вопрос расширения границ был моей давней головной болью. Некоторым людям никогда не хватает того, что они уже имеют. Им надо хапать еще, еще и еще.

Больше!

Таким и в голову не придет остановиться по собственной воле. Только когда кусок встанет поперек горла, только когда потащат на эшафот или устроят темную столь же ненасытные подельники.

А вот меня сложившееся положение вещей более чем устраивало. Я сознательно выстраивал свои дела так, чтобы знать все и обо всех, но при этом старательно избегал прямого противостояния с остальными воротилами преступного мира. Чужие тайны и секреты всегда интересовало меня ничуть не меньше золота, и вот теперь кто-то решил прийти на все готовенькое?

Слухи и сплетни нужны? Вот уж не бывать этому!

– Никто из здесь собравшихся не совершенен, – признал я. – Кто-то страдает грехом чревоугодия, кто-то излишне азартен, некоторые злоупотребляют выпивкой и не особо разборчивы в выборе партнеров.

– Разве я не само совершенство? – проворковала Вероника.

– Гордыня – смертный грех! – легко срезал я красотку и продолжил свою речь: – Все мы живые люди, все мы очень разные. Нет среди нас лишь глупцов. Но жадность… жадность способна застить глаза кому угодно. Господа! Скажу банальность, но жадность – это плохо.