Алёна Харитонова - Жнецы Страданий

Дыхание перехватило.

– У волколаков сейчас гон. Он бы тебя и жрать не стал. Ссильничал бы, а мной закусить попытался, – откуда-то издалека донесся спокойный голос обережника. – Ты едва не накликала беду на нас обоих. Это непозволительно. Ехать еще долго, если такое повторится, отвезу обратно в деревню и будем считать, что твои соотчичи отказали креффу.

У несчастной похолодело в груди.

– Нет! Нет! Я больше никогда…

– Молчать.

Холодные серые глаза смотрели по-прежнему без гнева. Но отчего-то девушка почувствовала себя ничтожной и жалкой.

– Прости, господин, прости меня! – взмолилась она.

Увы, мольба осталась без ответа. Мужчина молча размотал тряпицу на ладони, сковырнул острием ножа корку запекшейся крови и снова, роняя вещую руду, замкнул круг, который разорвала его спутница. Это все из-за нее… Дура!

Однако Лесана заметила, что он даже не поморщился, когда вновь терзал свою рану, словно совсем не испытывал боли.

Тем временем обережник приблизился к наказанной и опять начертал на ее лице резы. С трудом дочка гончара сглотнула рвущиеся из груди рыдания.

– Позволь, перевяжу… – дрожащим голосом попросила она.

Крефф протянул ладонь. Девушка осторожно смыла с нее кровь, поливая из фляги, про себя обратив внимание на то, какая у него жесткая и исчерченная шрамами рука. Перевязав рану, Лесана вернулась на свое неудобное ложе. Лицо дергало, как больной зуб. Наверное, останутся синяки. Снова захотелось расплакаться.

Слезы задрожали на глазах, и тут она вспомнила, что на щеках по-прежнему медленно подсыхают кровяные полосы. Пришлось запрокинуть голову и долго усердно моргать, прогоняя желание разрыдаться от боли, запоздалого испуга, обиды на саму себя и на жизнь, которая так предательски разлучила ее со всем дорогим и привычным.

Она заснула только под утро.

В последующие два дня не произошло ничего необычного, вот только вместо домашних лепешек и вяленого мяса питались теперь путники дичиной, которую добывал обережник. Увы, зайцы, растрясшие за зиму жирок, были костлявыми, а мясо их сухим и жилистым. Но привередничать не приходилось.

За все время странствия крефф перекинулся со своей подопечной едва ли парой слов.

Молчаливое путешествие оказалось нарушено на утро четвертого дня, когда голый лес сменился полями, раскинувшимися по обе стороны от широкой, плавно несущей свои воды реки.

Огибая невысокий холм, поросший вербами, странники выехали на наезженный тракт, к которому стягивались сразу несколько дорог. По одной из них тоже трусили две лошадки.

На удивление Лесаны, ее спутник натянул поводья, ожидая приближения незнакомцев.

Когда мужчины подъехали ближе, дочка гончара поняла, что оставшийся путь до Цитадели проделают не одни.

– Мира в пути, Клесх! – приветствовал креффа колдун, сидящий на гнедом коне.

Вот она и узнала имя своего молчаливого спутника.

– Мира в пути, Донатос, – эхом отозвался обережник.

Тот, к кому он обращался, кивнул и направил своего жеребца вперед по дороге. Взгляд пронзительных колючих глаз упал на Лесану, и девушка молчаливо охнула. Колдун! Тот самый, который приезжал в их деревню после пропажи Зорянки и обносил поселение заклинанием! По коже побежали мурашки. Мужчина почти не изменился, разве только черты лица стали еще жестче и резче, да складки в уголках тонких, плотно сжатых губ пролегли глубже, а в коротко стриженных волосах и щетине на подбородке просверкивала седина.

На вид ему можно было дать весен сорок. Он годился ей в отцы. Да и не только ей, но и своему спутнику. Девушка перевела взгляд на подопечного Донатоса.

Молодой парень, года на два ее старше, колыхался в седле. Он был грузный и рыхлый. «Кровь с молоком» про такого молвить – все равно что тощим обозвать. На переносице и пухлых щеках рассыпались яркие трогательные веснушки, а темные глаза смотрели с благожелательным любопытством. И веяло от него добром, уверенностью, теплом. С таким хорошо сидеть дома, в избяном тепле, и уплетать наперегонки пироги. Что ему делать в Цитадели среди таких, как Клесх и Донатос?

Юноша тем временем направил своего конька к кобылке Лесаны и поздоровался:

– Мира в пути.

– И тебе, – ответила девушка и смешалась, не зная, что еще сказать.

– Ты не выглядишь радостной, – справедливо заметил толстяк и добавил: – Меня Тамиром зовут.

– Меня Лесаной.

Они помолчали, глядя в спины своим спутникам, а потом девушка вновь повернулась к новому знакомцу и призналась едва слышно:

– Я не очень хотела ехать.

Парень с тоской оглянулся на уходящую вдаль дорогу. Дорогу, ведущую к его дому.

– И я, – так же негромко ответил он. – Когда крефф приезжал год назад, он собирался забрать сына лавочника с нашей улицы. Сказал: «Из него выйдет толк».

– Отчего же не забрал?

Тамир досадливо махнул рукой, сжимающей повод.

– Утонул тот. Прошлой весной.

Девушка вздохнула.

– Я в Старград собирался, – расстроенно продолжал юноша. – Меня родители благословили на труды в пекарню посадскую.

– А ко мне сваты должны были прийти, – грустно поделилась подруга по несчастью.

Оба замолчали, каждый печалясь о несбывшемся.

Долго ехали, безмолвствуя, слушая размеренный скрип сбруи да стук копыт, а потом Донатос и Клесх направили лошадей в сторону, по узкой, убегающей в голую рощицу дороге.

В сумерках путники въехали в небольшое село. Здесь был праздник. Жаль только, гости явились к самому его завершению – мужики уже уносили с улиц столы и лавки, женщины домывали посуду.

Путников встретили с почтением, бросив все дела. Креффов препроводили в избу старосты, а Лесану и Тамира определили на постой в соседний дом. К тому времени уже совсем смерклось, поэтому, как ни мечтали странники о бане, пришлось только поплескаться в ушате. Зато ужин им собрали поистине роскошный. Хозяйка хлопотала, собирая лучшие яства: наваристую похлебку, печеную рыбу, пироги.

– Да вы ешьте, ешьте, – приговаривала она. – Вот ведь радость у нас какая – дочку отдаем учиться! Уж сколько лет стоит село, никогда здесь креффы Осененных не находили. И надо же, моя Айлиша, слава Хранителям, теперь поедет в Цитадель! Людей лечить будет!

Та, о которой шла речь, сидела на другом конце стола, стыдливо потупив очи. Лесана перехватила восхищенный взгляд Тамира. Девушка и впрямь была хороша: темные волосы, забранные в две косы, вились мелкой волной, трогательно взведенные брови над огромными глазами делали лицо беззащитным и детским, а кожа у нее была чистая, нежная, с едва заметным пушком.

Будущая лекарка застеснялась материнской гордости и обхватила руками узкие плечи. От этого движения Тамир вдруг подался вперед, стягивая с себя вязаную безрукавку.