Анна Мистунина - Пути непроглядные

Ночной город встретил его пустотой мокрых улиц, где под ногами хлюпала грязь, а редкие фонари под выступающими навесами крыш рождали мутные пятна света, перечерченные разрывами теней. Из редких трактиров долетали голоса и смех. Их бессонное веселье принадлежало как будто к другому миру, светлому, согретому живыми ароматами горячей пищи и выпивки; на улицах же было темно и тихо, как, наверное – Рольван поежился, но сегодня эта мысль казалась донельзя уместной, – в уготованном грешникам Подземном мраке.

Потом трактиры остались позади, и узкая улица, с обеих сторон усаженная готовым вот-вот расцвести боярышником, привела его к епископскому дому. Сложенный из светлого песчаника, с красной черепичной крышей и двумя башенками по сторонам ухоженного дворика в аккуратных цветочных клумбах, дом этот казался совсем спящим, только сквозь закрытые ставни по левую сторону высокого крыльца пробивалась узкая полоска света. Дождь наполнял желобки по краям крыши и срывался вниз по углам дома небольшими водопадами. Перед крыльцом образовалась лужа. Рольван обошел ее и поднялся на ступени. Он не сомневался – епископ бодрствует и ждет его, а значит, серьезного разговора не избежать.

Двери отворились сразу, стоило ударить в них вывешенным специально для этой цели молоточком. Гай, безъязыкий слуга, состоявший при отце Кронане сколько Рольван себя помнил, поклонился и провел его в кабинет. Отдавая свой промокший плащ, Рольван дружески сжал плечо немого. Тот закивал. Когда-то, еще не будучи священником, Кронан выкупил у случайных знакомых мальчишку-раба, которому за некую провинность отрезали язык и которого, скорее всего, однажды запороли бы до смерти. Вылечив и откормив бедолагу, Кронан подарил ему, ошалевшему от такого поворота судьбы, свободу. И получил слугу куда более преданного, чем любой раб. Благодарность – вот что служило определяющей чертой большинства из тех, кто окружал отца Кронана. Рольван был лишь одним среди многих.

В кабинете неярко горела единственная свеча, да в очаге тлели угли. Отсветы их оживляли краски на мозаичном полу в центральной части комнаты, зато углы караулили пушистые клубки темноты. Епископ расположился в кресле с высокой спинкой, уютно закутанный в мягкое покрывало. Ноги его покоились на невысокой скамеечке, левая рука держала кубок с разбавленным, по обыкновению, вином, правая была протянута навстречу Рольвану в приветственном жесте. Трудно было представить себе более теплую картину – пусть не родной дом, но тот, что стал родным вопреки всякой надежде. Не многим выпадало такое везение.

– А я уже почти решил тебя не ждать, – весело сказал епископ. – Брось кланяться, Рольван. Садись ближе к огню, ты весь мокрый. Гай, согрей Рольвану вина, да не разбавляй. Дождь все не кончается?

– Льет по-прежнему, – ответил Рольван. – Самая подходящая погода для путешествия, в которое ты решил меня отправить, отец.

– Ничего не поделаешь, к тому же ты еще молод. Дурная погода не должна быть тебе помехой.

– Она и не помеха.

– Хорошо.

Пододвинув свободное кресло к камину, Рольван сел вполоборота к отцу Кронану и с удовольствием подставил лицо огню. Гай разворошил угли и добавил несколько яблоневых поленьев, и пламя радостно набросилось на них. Дым был ароматным, как выпечка из сдобного теста. День, дурной и безнадежно длинный, наконец закончился, плотные ставни отсекли внешние заботы вместе с надоевшей сыростью и темнотой, и Рольвану уже почти не хотелось ничего выяснять, ни о чем спорить. Но и сдаваться просто так он не привык.

Епископ глядел поверх кубка с вопросительным прищуром. Ждал.

Рольван вздохнул.

– Помнишь, я просил тебя не ходатайствовать за меня больше?

Отец Кронан прикрыл на мгновение глаза, и он поспешил объясниться:

– Только не подумай, что я неблагодарен! Я всегда буду…

– Тихо, – прервал его епископ. – Я и не собирался подвергать сомнению твою благодарность. Твое нежелание пользоваться протекцией похвально, но ты зря думаешь, будто обязан своим положением кому-то, кроме самого себя. Я только просил тидира принять тебя в оруженосцы, остального ты добился сам. Неужели так трудно в это поверить?

– Беда в том, что тебе и не нужно ничего говорить, – этого произносить не следовало, но Рольван не удержался: – Все равно все думают, что любезничать со мной это лучший способ угодить тебе!

– И кто, по-твоему, об этом думает? Кому в нынешнее время недостает других забот?

Вошел Гай, тихий и незаметный, словно епископская тень. Протянул Рольвану кубок с вином. Тот кивком поблагодарил слугу и вздохнул:

– Ладно. Наверно, ты прав, хотя мне все равно кажется наоборот. Но сегодня-то! Эрг Удерин сообщил при всех, что меня выбрали по твоей просьбе. Из всех, кто старше, опытней, в конце концов, достойнее! Зачем, отец? Зачем вообще мне туда ехать?

– Я нарушил этим какие-то твои планы?

Епископ больше не улыбался. Еще немного, и можно было бы сказать, что он разгневан.

– Нет, ничего такого. Все равно вскоре отправили бы на север, там опять что-то назревает. Разве что я обещал отцу Эйтин сопровождать его послезавтра – он поедет объезжать того жеребца, и я думал, будет подходящий момент с ним поговорить…

– Вот оно что. Брось, Рольван, если ты не получишь руку этой девушки сейчас, мир не рухнет. Получишь ее позже или найдешь другую, еще лучше. К чему такая спешка?

Рольван мысленно обругал себя – мог бы и не задевать больную тему. Но отступать было поздно.

– Мне не найти никого лучше, чем девушка из эргского рода, и в любом случае я хочу жениться на Эйтин, если только смогу. И я все равно никогда не стану священником, отец. Прости. Это не по мне.

– Позволь напомнить, это я помог тебе уйти из монастыря и поступить на службу к тидиру.

– Знаю, прости. Прости, что огорчил тебя, – сейчас он чувствовал себя грешнее, чем когда-либо. Стыдно было даже взглянуть епископу в лицо. Рольван опустил взгляд на дно своего кубка и попросил: – Скажи, чего ты хочешь, и я все выполню.

– Успокойся, – ласково сказал епископ. Глянув искоса, Рольван понял, что он улыбается: – Ты вовсе меня не огорчил. Я горжусь тобой, Рольван, горжусь, что могу называть тебя своим сыном. Это и есть причина, по которой я нарушил обещание и все-таки попросил тидира о тебе. Для меня важно – подумай, ты и сам мог бы догадаться, – чтобы это был именно ты. Извести дрейвов, наконец-то избавить от них наш народ – это мое дело, не только потому, что я старший епископ. Это было моим делом задолго до того, как я стал священником, с тех пор, как в сражении с ними я впервые принял на себя командование вместе с еще теплым мечом из рук моего умирающего отца. Тогда как раз стало ясно, что легионы ушли навсегда и мы остались сами по себе. Дрейвы решили, что наступило их время. Они лезли буквально изо всех дыр. Это была война не на жизнь, а на смерть. Мы победили, отстояли Лиандарс. Твари попрятались в свои норы и не вылезали оттуда много лет. И вот теперь они снова поднимают голову, а я уже стар. Разве так уж непростительно для старика – желать, чтобы сын принял меч из его руки и продолжил бой?