Андрей Мансуров - Конан и Слуга Золота

Привязанная к подоконнику простыня указывала, как сообразительная женщина собиралась покинуть комнату-западню, а придвинутый к двери тяжёлый комод говорил о незаурядной силе, и предусмотрительности.

— Это она пыталась бежать из окна. — пояснил Ринат, словно это ещё нуждалось в пояснении. Окно он уже закрыл.

Конан задумчиво кивнул. Что ж. Если можно так сказать — повезло Лавине. А жаль.

Киммерийцу нашлось бы о чём с ней потолковать. А не ему — так достопочтенному Шеймосу. Уж этот-то не постеснялся бы пытать женщину! И не торопился бы никуда…

— Продолжайте обыск! — приказал варвар. Сам он вышел в коридор, и схватив за шиворот единственного живого счастливчика, всё ещё пребывавшего в райских кущах бессознательного состояния, потащил того в подвал. Придётся побеседовать хотя бы с ним. Ну-ка, где тут вода?

Боташ кусал губы, слушая бесстрастный тихий доклад Хаттаф-бека.

Сегодня он нервничал. Ведь в каждое полнолуние от расторопности его назначенного лишь четыре месяца назад нового советника зависело его спокойствие. Его жизнь. А ну как выбранные жертвы не подойдут монстру?! Хотя, вроде, должны…

Хаттаф-бек видел страх и растерянность старика. Видел побелевшие костяшки пальцев, судорожно вцепившихся в подлокотники трона, видел бледный нахмуренный лоб и стыдливо блуждающий взгляд. Видел и закушенные пухлые губы.

Он видел, что собеседник понимает всё, хотя, как всегда, говорил только намёками, памятуя об «ушастых» стенах: — «товар», «хорошее качество», «благополучно», «точно к сроку»…

Он прекрасно понимал состояние своего «султанчика», как он теперь его про себя называл. В который раз он поражался, по какому праву такое ничтожество, не видящее дальше своего пуза, занимает свой роскошный трон. И вот такой жалкий червяк, ничтожество, не владеющее даже своими нервами — вершит судьбы сотен тысяч людишек своей страны!

Ну, ничего. Со временем, когда Хаттаф подомнёт под себя войска, полицию и торговлю, он сможет устроить так, что…

Впрочем, ещё рано об этом. Вначале надо разобраться с визирем, и наиболее строптивыми придворными… А этот… Проблемы не представляет. Пусть пока посидит. А, может, стоит и оставить его там, на троне — марионетка нужна не только монстру.

Хаттаф и сам не заметил, как постепенно подпал под влияние советов и наставлений своей нынешней амбициозной любовницы. Впрочем — посеянные ею семена пали на вполне подготовленную почву его непомерного честолюбия.

Разве не об этом он мечтал? Власть… Власть над Турфаном! А, может, и не только… И — реальная власть.

Власть, даруемая только ЗОЛОТОМ!

Что ему этот жалкий султанат? Нет, с такими ресурсами, которые вскоре окажутся в его распоряжении… О! Можно создать целую империю! Можно нанять воинов хоть из Вендии, хоть из Кхатая!

Аргос, Шем — все это маленькие, жалкие ступеньки, по которым он сможет… О!..

Нет, Лавину он пока оставит. Но потом, когда через несколько месяцев она отработает своё, ему придётся выходить на качественно другой уровень — быть может, сочетаться с какой-нибудь принцессой династическим браком, или… Вот тогда ему и нужна будет полная свобода и не нужны будут никакие порочащие биографию связи! Правда, само-собой, терпеть дольше нескольких месяцев советы и указания властной и зловредной женщины он не собирается! Да ещё такой старой и некрасивой.

Признаться самому себе в том, что он в своих действиях и мечтах подпал под влияние более зрелой и амбициозной женщины, которая искусной рукой теперь направляет его действия и даже помыслы, молодой вельможа просто-напросто не имел мужества. Поэтому осознание того, что он в любой момент может отделаться от присосавшейся к нему пиявки, было жизненно необходимо: оно позволяло самооценке новоиспечённого бека оставаться на достойном уровне.

Впрочем, разве так было или будет, не во все века? Кто может уверенно сказать — кто же реально правит миром, или страной, или какой-либо организацией, ну, или, наконец, отдельным человеком — он сам…Или — его жена?

Мысли Хаттафа вновь вернулись к более насущным проблемам. К монстру. Кстати, самого монстра, подспудными усилиями всё той же руководящей им воли, он считал теперь чуть ли не средством, с помощью которого он захватит всю полноту власти, и добьётся всего, что наметил себе.

Вот именно. Он — Он! — наметил. Себе. У него впереди вся жизнь! Перспективы. Сила. Богатство. Ну, и, естественно, власть. И не власть — а ВЛАСТЬ!!!

Поэтому он, окончив доклад, поклонился с некоей даже брезгливостью, и не испросив, как было положено по этикету, разрешения, хоть всё ещё пятясь, удалился. Жалкий «султанчик» сразу исчез из его мыслей. Ему предстояла хлопотная ночь. Но он не зря поработал — всё должно пройти как надо.

Хаттаф усмехнулся про себя: вполголоса (Ну как же! Уши в стенах!)рассказывая о предстоящем жертвоприношении, он, как всегда, был крайне сдержан и всё что можно и нельзя — завуалировал… Ничего. Он знал, что остальное доделает воображение!

Уж собеседник-то понимал, о чём всё-таки идёт речь!.. Он сам почти и не думал теперь о том, что их могут услышать — ему было наплевать. А вот султанчик всё ещё переживает, бедняга — даже просит стоять поближе, так, чтобы было слышно только ему… Странно, что ему вообще нужен такой отчёт. Но ничего, Хаттаф с удовольствием сделает его: хотя бы, чтоб убедиться самому ещё раз: ничто не забыто.

Похоже, Боташ смирился с ним. И с его самостоятельностью. Проглотил нарушения этикета… А скорее, просто не обратил внимания — старичок слишком боится предстоящей ночи. Похоже, даже больше, чем сам Хаттаф. Ха-ха.

Когда роскошные створки тронного зала отделили его от султана, Советник по особым поручениям не вздохнул с облегчением, как когда-то — ему казалось теперь, что это было годы назад! — а гордо прошествовал мимо застывшей по стойке «смирно» охраны, хорошо ощущая свои силы и возможности.

Ни Боташ, ни его самоуверенный новый фаворит не обратили внимания на свежую маленькую дырочку во вновь повешенном на стену потрёпанном гобелене из Бритунии со странным названием «Торжество единорога». Как и глаза в нём. А если бы султану пришлосо в голову теперь сорвать полотно со стены, он обнаружил бы не дырочку — а дырищу, с пристроенным воронкообразным рупором для усиления любого шёпота…

Стащив своего старого знакомого вниз, Конан привёл его в чувство с помощью ведра воды, за которым ему пришлось сходить на кухню.

Два перепуганных глаза, заморгав, вытаращились на киммерийца. Конан вынул кляп. Пленник даже не пытался кричать, чем подтвердил свою редкую понятливость, и, в отличии от заносчивых горцев, готовность к сотрудничеству.