Николай Побережник - Гнев изгнанников

– А тебе что сказали, когда нанимали искать?

– Что отступник и убивец.

– Ну… княжьей волей теперь, наверное, да, так и есть, – я поднялся с коряги, – до рассвета жди, потом иди.

– Там, за день пешего хода, застава дружины, на выходе из леса как раз, – показал рукой наемник.

– Ясно, – кивнул я и пошел в сторону растерзанного тела наемничьего верховоды, обыскал его.

Вернувшись, скинул под ноги лохматую шапку, в которой лежал неплохой боевой нож хартской ковки и кошель.

– Ноготков за меня много дали?

– Не знаю, – ответил наемник, аккуратно и уважительно даже уложил тело колдуна на снег и, обыскав, протянул мне тугой кожаный кисет.

– Ого! – оценил я вес.

– Нет, – понял мое удивление наемник, – это вся казна наша.

Без зазрения совести пересыпал часть ноготков из кисета в кошель верховоды, вернул ополовиненную наемничью казну парню и сказал:

– Возвращайся к сестре, раз ты один у нее!

– Так и сделаю, – вздохнул он.

– И зла не держи за друзей своих, я в своем праве в этих местах, Большая луна тому свидетель.

Сунув за голенище трофейный нож и убрав кошель за пазуху, я поспешил к вожаку, так как действие колдовского порошка, похоже, прекращалось, и коты, рыча и скалясь, постепенно стали приближаться к нам.

Еще четыре дня я провел в пути, прежде чем добрался до большой рощи в холмах у границы княжества и земель Желтого озера. Ехал в основном ночью, лесами, рощами и замерзшими протоками, днем отсыпался сам и давал время на охоту и отдых котам. Вожак уже не особо вредничает, когда с наступлением сумерек я седлаю его, привыкает к службе зверюга. Но сегодня с утра, хорошо спрятав под большой выворотень седло и кое-какие припасы, я «побеседовал» с вожаком и отпустил котов.

Через рощу проходит дорога, а у подножия холма, вдоль скованной льдом протоки, вытянулся зажиточный многодворец. С утра начал падать снег, чему я очень обрадовался – скроет большинство следов, а пару разъездов я видел, причем один иноземный… и как им не холодно кататься в доспехах?

– Пррр-р, – возница остановил сани около меня, – эй, наемный человек, ты или смелый, или…

– Конь сорвался на ночлеге, зверь на стоянку вышел, – не дал я договорить вознице.

– Тогда ты еще и светом Большой луны благословлен! – добродушный мужичок искренне удивился, развалившись в санях, к слову, рядом лежал колчан с охотничьим луком, два коротких копья, да и ножны на поясе присутствовали, – разъездные, что утром на постоялом дворе отогревались да завтракали, рассказали, что следы кота болотного видели и что много следов-то тех!

Я оглянулся по сторонам и, поежившись, поправил лямку ранца.

– Садись рядом, – подвинулся возница, – чего судьбу испытывать.

Возница подгонял пару лошадей, которые весьма резво тащили сани по зимней дороге, в санях, кроме оружия и худой, многократно штопанной торбы не было ничего.

– Семейство свое перевожу к брату на заимку, то-то порожним еду… тебе если не по пути, так сейчас до тракта доедем, можешь сойти, а в роще опасно.

– А ты куда едешь?

– Так говорю же, из посада у Городища семью перевожу, совсем житья не стало с иноземьем этим, тьху! – Возница сплюнул через плечо и поднял воротник кафтана повыше. – А в землях Желтого озера брат у меня живет.

– Тогда по пути, – я достал несколько ноготков серебром и протянул вознице, – возьми.

– Благослови тебя и твое ремесло Большая луна, – возница охотно взял деньги и прибрал в карман.

– Я с осени в княжестве не был, расскажешь, что происходит? А то слушаю тебя и удивляюсь.

– А чего дивиться-то! Князь-то наш совсем…

Я сделал удивленное лицо, на что возница наподдал вожжами лошадям, будто это они виноваты в бедах княжества, и продолжил:

– Да непутевый он! Разве что по отцу крови княжеской, после Совета родов вроде и править начал с умом, да не сдюжил, говорю же – от кровей отцовских княжецких, да разумением от матери – торгашецких! Вот и сторговал княжество иноземцам, тьху! Позору-то на род сколько! Вот увидишь, снег сойдет, протоки вскроются – начнется в родах отступничество, многие почтенные роды теперь, считай, во врагах у князя и княжны его иноземной…

– А с чего?

– Как с чего! А сколько за зиму многодворцев спалено? Сколько сгинуло родовых старейшин? Про то, как иноземные всадники хартов режут ночами, тоже не слыхивал?

– Нет…

– Я сам-то не видал, но разговоры да слухи ходят, да и молва людская неспроста о лихоимстве иноземцев пошла. А многодворцы сожженные да заимки сам увидишь, скоро будет один по дороге, только два дома да постоялый двор и уцелели…

Слушал я возницу и не удивлялся совсем, единственное, о чем я не переставал думать, так это о Тарине. Не укладывалось у меня в голове, что Тарин служит этому князю… Нет, не такого мы хотели для Трехречья, когда помогли Талесу получить наследное право, а вот оно как обернулось, похоже, темные времена наступают в княжестве, да и в головах людей тоже.

– А что воевода Тарин? – отвлекся я от своих мыслей и спросил у замолчавшего возницы.

– Всякое говорят… кто-то видел его в хартских землях, еще болтают, будто словили его иноземцы да казнили… в начале зимы порубал он наемных людей от Хранителей, и иноземные всадники с ними были, их тоже того… ага… ну, так люди говорят.

– Понятно, в изгнании, значит, воевода.

– Выходит так.

К вечеру холмы и рощи постепенно закончились, и дорога, петляя, потянулась через замерзшие болота с высокой травой и плотным кустарником с запутанными ветками, издали напоминавшим гигантское мочало. Возница стал чаще стегать лошадей, переживая, что не успеем доехать до многодворца засветло, но обошлось. Сдав на конюшню транспорт, мы с возницей с удовольствием поужинали и, заплатив за соломенный матрас и подушку на каждого, переместились из корчмы в большую комнату с двумя десятками низких топчанов.

– Тесновато, зато недорого, – прошептал возница и стал раскатывать в тусклом свете лампады, что висела на потолочной балке, матрас по топчану.

Я последовал его примеру, уселся на топчан, осмотрелся, насчитал пятерых соседей по ночлегу. С удовольствием сняв сапоги, нож сунул под подушку, а все оружие затолкал под топчан, затем отстегнул от ранца походное одеяло и, укрывшись, почти сразу уснул. Однако спал чутко, мало того что дюжий крепыш с окованной железными кольцами дубинкой прохаживался мимо дверей ночлежки, так еще ночью несколько раз к постоялому двору подъезжали какие-то всадники и повозки, кто-то разговаривал с хозяином. Вдобавок вывеска постоялого двора, расположенная аккурат над окном ночлежной комнаты, раскачиваясь на ветру, тоскливо скрипела всю ночь.

Наутро, еще на рассвете, я разбудил возницу, мы быстро позавтракали и отправились дальше, подгоняемые начавшейся с восходом солнца метелью.