Яна Лехчина - Год Змея

На губах Сармата мелькнула тень улыбки. Он кивнул и покорно обернулся.

— Прости меня, Рагне!

— А теперь ты.

Но Рагне молчал.

— Ну же, — княгиня снова нахмурилась. Её тонкая белая рука — на пальцах блестели кольца — лежала на взлохмаченной голове Сармата.

— Не буду, — желчно ответил Рагне, метнув на застывшего Ярхо умоляющий взгляд. Сармат неодобрительно зацокал языком.

— Ты плохо поступаешь, Рагне, — Ингерда обняла Сармата за плечи. — Сейчас же возьми и…

— Сармат сказал, что Хьялма скоро умрёт. Что Хьялма умрёт, а он станет князем вместо него, — выпалил Рагне, багровея до кончиков ушей.

У Хьялмы только усы начали расти, а он уже давно носил с собой платок. По белой ткани расползались красные разводы. Юноша кашлял кровью, и лекари говорили, что он выплёвывает кусочки своих лёгких. Рагне восхищался Хьялмой — несмотря на то, что и его пытался вызвать на бой, — и трясся от ярости при виде его лекарей. Каждый вечер они сжигали окровавленные платки Хьялмы. Каждый вечер говорили, что старшему княжичу осталось не больше года.

Княгиня Ингерда убрала руку с плеча Сармата.

— Это правда? — сухо спросила она.

— Не совсем, — ответил Сармат и стрельнул глазами в Рагне. — Я сказал, что если случится такое горе, мне придётся стать князем и…

— Врёшь! — крикнул Рагне. Он помнил, как смеялся Сармат и что обещал сделать с братьями, едва его благословят на княжение. Но знал, что в итоге мать поверит не ему, и от этого задохнулся от гнева.

Но даже если Хьялма умрёт, второй после него — Ярхо. Рагне видел, как тот поднял тяжёлый колючий взгляд. Если бы Сармат не стоял рядом с матерью, Ярхо бы его ударил, и тогда от Сармата мало бы что осталось.

— Вот, матушка, — быстро улыбнулся Сармат, пригладив рыжие волосы. Он даже носил их так, как Хьялма — распущенными, длиной по плечи. Только крайнюю прядь заплетал в косицу. Перехватив взгляд Ярхо, мальчик инстинктивно отпрыгнул на полшага назад. — Видишь, матушка: я не сделал ничего дурного.

Но княгиня Ингерда уже слушала через слово. Она вновь повернула Сармата к себе лицом и взяла его пальцами за подбородок. И долго смотрела в безмятежно-весёлые глаза, словно пытаясь взглянуть в глубину за ними.

Рагне раскрыл рот, как выброшенная на берег рыба. Ему не давались слова. Сделал Сармат дурное, ещё как сделал! Показал, что хочет смерти Хьялмы. Что хочет переступить через Ярхо, не дать жизни Рагне.

— Никогда больше не говори об этом, — тихо произнесла Ингерда. И было в её словах что-то кроме нежелания слушать о кончине Хьялмы. Что-то, заставившее Ярхо и на неё поднять свинцовый взгляд.

— Хорошо, матушка, — согласился Сармат. И с тех пор он действительно не говорил о своих планах. Только запустил ход событий, завершившихся через одиннадцать лет ослеплением Ингола и штурмом Криницких ворот. И поединком Сармата с Хьялмой, сумевшим пережить и этот год, и следующий. Болезнь в нём будто заснула. А потом — потом пробудилась с новой силой.

— У меня пятеро сыновей, — продолжала княгиня Ингерда, не выпуская подбородка Сармата. — Нужно ли мне бояться, что вы причините друг другу зло?

Сармат всегда смотрел на мать с несвойственной ему нежностью.

— Вовсе нет, — звонко ответил он. — Тебе не нужно бояться.

И тогда он, конечно, солгал.

***

Малика Горбовна, гуратская княжна и драконья невеста, лежала на полу в длинном тереме. И терем пылал. По его стенам развернулись огненные полотнища, а потолок затянул горький дым. Малике казалось, что она даже ощущала жар, но не могла сдвинуться с места. Только лежала, видя между танцующих языков падение Гурат-града. Вот горящие красно-золотые купола. Плавящиеся каменные стены. Её отец-князь, высокий, коротко стриженный и черноволосый, с золотым венцом на челе. Он сражался с Ярхо-предателем, но не смог его одолеть.

Малика различала мечи и стрелы. Девок с подожжёнными юбками, мужчин с раскроенными гортанями. И в её ушах стоял мучительный крик.

Она должна была погибнуть там. Вместе с отцом и своим древним городом. Но в который раз проснулась в чертоге Сармата, выложенном ослепительным лалом. Дребезжаще-красным, похожим на застывшее в минерале пламя. На Малику смотрели безглазые лица, вырезанные из алой породы. Сотни масок, поднимающихся к верхним сводам, — в лаловом чертоге были искажённые яростью гримасы, но ни одного каменного воина.

Прежде чем Малика зажала себе рот ладонью, из её груди вырвался всхлип.

Попав в Матерь-гору, она не позволяла себе плакать. Даже не разрешала вспоминать пережитое. Княжна хотела разгневать и разбудить ойдаров, пройти лабиринты палат, найти прислужников Сармата — всё, что угодно, лишь бы не думать о Гурате и отце. Именно в таком порядке. Сначала Гурат-град, потом — отец, а отца Малика любила больше всех людей. Её гордый город неизмерим с человеческой жизнью. Девушка была готова умереть множество раз — одна смерть страшнее другой, — но сохранить его. А если придётся, и принести в жертву других.

Княжна поднялась с пола, подобрав юбки цвета киновари. Она с раздражением заметила, что её глаза были влажны от слёз, и тут же вытерла их ладонью. Перекинула за плечо полурасплетённую косу и выпрямила спину. Малика увидела, что под самым страшным лицом появилась дверца — обычно так Матерь-гора выводила её в палаты, где стояли еда, сундуки с одеждой и бочка с водой. Но иногда всё появлялось в чертоге, где Малика спала. И девушке по-прежнему не удавалось выяснить, кто это приносил.

Малика подошла к дверце, держась на расстоянии от стен — будто боялась обжечься. Она оказалась в комнате, после ослепительных лалов показавшейся ей серой и тусклой, но на деле вытесанный из голубоватого апатита. И здесь помимо звука собственных шагов Малика услышала плач.

На бледно-зелёных со стеклянным блеском полах сидела девушка — чертог был небольшой, и Малика сразу её разглядела. Перед ней лежал ковш и стоял распахнутый сундук, из которого тянулись дорогие платья, нити жемчугов и драгоценных камней. Сама же девушка — почти девочка, лет пятнадцати-шестнадцати — была одета в холстину. И на пол рядом с ней стекала её сказочно длинная светлая коса.

— Ты кто такая? — властно сказала Малика. Девушка испуганно вздрогнула и повернула к ней своё заплаканное и не слишком красивое лицо — громоздкий подбородок, растёкшиеся веснушки и опухшие серо-зелёные глаза.

Пока она пыталась связать слова, Малика разглядела, что холстина на её животе была перечерчена кровавой лентой. Сармат поцарапал, но, похоже, не слишком сильно. Крестьянские руки девушки уродовали следы от верёвок. Когда Малика только попала в Матерь-гору, на ней было много ожогов. Мелкие подпалины, кажущиеся смешными по сравнению с тем, что дракон сотворил с Гуратом. От них сейчас почти ничего не осталось.