Яна Лехчина - Год Змея

— Кто это — Хиллсиэ Ино?

Старуха подняла глаза, прищурив чёрный, без зрачка.

— Славное у неё личико, — повернулась к веретену. — Волосы что мёд, брови что смоль. Породистое, родовитое — но у Хиллсиэ Ино было лучше.

Вёльха расправила на скамье белое полотно с орнаментом по краю.

— Я — Хиллсиэ Ино, и несколько веков назад из меня можно было выкроить две таких красавицы, как ты. Мои волосы походили на дым, а кожа — на снег. Я была высока и статна, как подгорная царевна, и если бы Хозяин горы не спал, он бы любил мою тугую толстую косу, летящий голос и разные очи. Один — цитрин, второй — обсидиан.

Малика с сомнением взглянула на висящую морщинистую шею, гнилой рот и согбенную фигуру. Скрипящий старческий голос резал ей ухо.

— Княжна мне не верит, — захохотала Хиллсиэ Ино. — Может, тогда мне забрать её молодость? Зачем она ей?

— Каждому отмерено своё, — бросила Малика. — И ни вёльхи, ни хшыр-гари, степные людоедки, не могут обмануть время.

Ведьма посерьёзнела и нежно прикоснулась к прялке. Малика же медленно сделала несколько шагов вперёд — у лодыжек всколыхнулись юбки другого, но такого же киноварно-красного платья.

— Лишь над Хозяином горы годы не имеют власти, — сказала вёльха. — И над его жёнами, застывшими в хрустальных домовинах. Проходят десятки лет, а они остаются неизменны. Ты видела их, княжна?

Малика сузила глаза.

— Всё ты знаешь, вёльха-прядильщица. Но так и не ответила, зачем я здесь.

— Богиня Сирпа разворачивает перед человеком тысячи путей, — произнесла она. — Расстилает один шаг за другим, и не всегда мы, её слуги, ведаем, какой будет конец.

Колесо прялки закрутилось само по себе то в одну сторону, то в другую. Потеряв к Малике интерес, Хиллсиэ Ино достала из-за скамьи ритуальный нож, которым обрезала нити. С одной стороны его лезвие было закруглённым, и под стальным слоем туманной дымкой расползались письмена. Ручка была резная, железная.

— …но порой вёльхи-прядильщицы догадываются, что может привести к концу. И не мешают, ибо каждый путь должен быть пройден.

Малика смотрела на нож, не мигая. Она сжала юбки так сильно, что на ткани остались выемки ногтей, а Хиллсиэ Ино проследила за её взглядом, и на дне глаз ведьмы разлился довольный огонёк.

— Завтра ты станешь женой Хозяина горы, княжна. А теперь убирайся.

Девушка была слишком занята своими мыслями, чтобы рассвирепеть в ту же секунду — никто не смеет так ей указывать. Ни ведьма, ни её боги. Пусть Малика сейчас была узницей и драконьей невестой, усталой и простоволосой — она не желала плести кос, и медовая волна лизала пояс. Пусть завтра её возьмёт Сармат — кровь заклокотала в горле, — ничто ей не помешает вырвать чужой наглый язык.

— Убирайся, — повторила Хиллсиэ Ино беззлобно, но страшно, и у её чёрного глаза лопнул сосуд. — Нечего тебе здесь больше делать.

Лицо Малики исказилось, хотя с губ не сорвалось ни слова. Стены комнаты задрожали, и княжна поняла, что у неё очень мало времени. Она не могла потратить его на гнев.

— Я уйду, — зашипела она. — Но сначала ты ответишь на мой вопрос.

Словно бы её не слыша, вёльха вернулась к веретену.

— Если ты та, за кого я тебя принимаю, то пророчишь судьбу многим людям. И тебе известно многое.

Скрипело колесо — громче, громче, голос Малики тонул в шуме. Вёльха отрезала моток пряжи и убрала нож обратно в сундук, а прялка сыто заурчала под её рукой.

— У меня есть брат, он изгнанник и трус, но… — девушка сглотнула, по-прежнему не сходя с места. — Я хочу знать, жив ли он.

Хиллсиэ Ино молчала так долго, что ноги Малики затекли.

— Твой брат? — переспросила вёльха тихо, когда колесо прялки замедлило ход, а нити потекли в морщинистую ладонь шёлком. — Подпаленный сокол. Чёрное выжженное зерно.

Мгновение — и нити в её пальцах скрутились жёсткой проволокой.

— Нет у него ни дома, ни надёжного приюта, лишь соль и холод, — старуха скривила рот. — И путь его нелёгок и длинен.

Малика покачнулась на месте — в голове помутилось. Она не понимала, почему Хиллсиэ Ино говорила о «выжженном» и «подпаленном», едва слушала про путь. Единственное, что важно, — Хортим жив. Он всё-таки жив, и значит, он придёт.

— А теперь убирайся.

И, бросив скользящий взгляд за спину вёльхи, Малика ушла.

***

В детстве Малика знала, какой будет её свадьба. Она — единственная дочь великого рода, и обряд выберут ей под стать. Её не спрячут в несколько покрывал, как тукерскую невесту, чтобы, покорную и скромную, отдать жениху. Её лицо закроют лишь тончайшей газовой тканью — достаточно, чтобы избежать недоброго глаза. На её запястья наденут украшения прародительниц Горбовичей, и лучшие мастерицы пошьют Малике платье. Ритуальные цвета Пустоши — зелёный и жёлтый, но княжна сможет пожелать себе красное. И божий человек окропит её лоб миро и окутает благовонным дымом, а затем положит в колесницу, как мёртвую. Кони лучших кровей отвезут Малику к помосту, где в кругу соратников будет сидеть её жених. Знатный и сильный — а иначе ей незачем за него выходить.

Малика знала и то, что без свадьбы с ней ничего не случится. Если ей не найдут достойного мужчину, она всё равно останется гуратской княжной, богатой и вольной. Она не разделит ни своё имя, ни постель с тем, кто ей не ровня. Мысль об обратном вызывала у Малики отвращение. К тому же отец любил её и дорожил ей так же, как своим городом. Он бы никогда не выдал её замуж силой.

Княжна согласилась бы стать женой великого родовитого человека, но непросто было отыскать того, кто понравился бы ей и её отцу. Кивр Горбович и Малика брезгливо отвергали сватовство тукерских ханов, не говоря об их отпрысках и полководцах. Не надменная ли гордость и презрительное обращение заставляли тукеров ненавидеть правителей Гурат-града? Не поэтому ли так мечтали уничтожить братьев Малики? Сын хана Гатая послал Кифе переломанное копьё — как пристало воину, Кифа согласился, и та битва стоила ему жизни. Спустя девять лет юный хан Агмар вызвал на бой Хортима. Агмару было восемнадцать, и он водил за собой сотни. Хортиму — пятнадцать, и никто бы не назвал его хорошим воином. Брат не принял вызов, посчитав, что живой княжич послужит Гурат-граду лучше, чем мёртвый, и языки разнесли по Пустоши его позор. А отец проклял его и приказал не возвращаться.

К Малике сватались северные князья, но Кивр Горбович относился к ним с подозрением. А когда изгнал Хортима, то твёрдо решил оставить княжну в Гурат-граде, да и девушка слишком любила город, чтобы с ним расстаться. Ни отец, ни Малика не соглашались на предложения гуратских вельмож, стоящих ниже их и жаждущих власти. А когда его дочь пожелал воевода, колодезников сын, Кивр рассвирепел настолько, что едва не придушил бывшего соратника и друга, как пса.