Сергей Лукьяненко - Искатели неба (сборник)

– Вечер добрый, заблудшие братья, – поприветствовал нас охранник. Меня это обращение коробило, но что уж тут поделать – не скидывать же маскарадные одеяния?

– И вам доброго вечера, – смиренно сказал я. – Вернулся ли его преосвященство Жерар Светоносный?

– Он отдыхает у себя. – Луи закрутил святой столб особенно лихо, я даже засмотрелся. – Но просил, если вы не слишком устали, заглянуть к нему.

– Не преминем, – сказал Антуан. – Лишь смоем с себя дорожную пыль.

Луи одобрительно кивнул. Крутанул столб совсем уж залихватски – и получил концом по подбородку.

– Дай, – не удержался я. – Смотри, святой брат, тут надо перехватывать между большим и указательным пальцем, тогда не выскользнет.

Луи потер подбородок, попробовал – и восхищенно посмотрел на меня.

– Да… но потом трудно перекинуть в основной хват…

– Почему трудно? – возмутился я. – Вот так, гляди…

Я снова взял у него святой столб, закрутил и показал, как перейти от тычка в челюсть к удару наотмашь по шее.

– Подожди-ка, давай медленнее! – загорелся Луи.

Под крайне неодобрительным взглядом Антуана мы с Луи по очереди покрутили столб.

– Длиннее надо делать, – сказал я. – На ладонь хотя бы.

– Так если длиннее, то это уже не святой столб, это обычная дубинка получится… – огорченно откликнулся монах. И тут же густо, будто девица, покраснел. Сообразил, что иудей учит его, как святым столбом драться!

– В дороге чего только не случается, – объяснил я. – Честному торговцу надо уметь за себя постоять. Меня один знакомый китаец научил на палках драться. А святой столб – разве он не орудие веры?

– Орудие, – согласился Луи. – Спасибо, Исаия! Хороший прием!

Антуан вздохнул и ушел к себе. Я шепотом сказал:

– Отец мой очень не любит насилия…

– Кто ж его любит? – удивился монах. – Но вера и добро должны уметь за себя постоять.

Оставив Луи тренироваться дальше, я ушел в свой номер. Может, и зря я охраннику выказал, что оружием умею владеть, но так с другой стороны – отношения улучшил…

Всласть намывшись – горячая вода в гостинице была и впрямь горячей да и шла с дивным напором, – я обтерся полотенцем и не одеваясь стал рыться в баре. Ох… какой номер – те напитки, что холодными лучше подавать, стояли на леднике! Я налил себе с полстакана вишневой палинки, плеснул на два пальца воды со льдом, уселся в кресло и вытянул ноги.

Не жизнь, а сплошная радость. Если после теплой ванны еще и горячую мадьярскую девицу позвать…

Я вздохнул.

Нет, не поймет прислуга, если спутник епископа начнет гулящими девицами интересоваться. Тем более любая девица уяснит, что иудей я неправильный…

Лучше бы под китайца гримировался!

Со вздохом осушив стакан, я порылся в своем небогатом гардеробе. Нашел смену чистого белья, а вот штаны пришлось надевать те же, да и рубашек чистых не осталось.

В дверь постучали.

– Сейчас! – откликнулся я, шнуруя ботинки.

Конечно, с Жераром поговорить – это здорово. Даже как-то благостнее на душе становится! Но если честно, то больше всего сейчас я хотел бы сидеть в мягком кресле, даже штанов не напяливая; потягивать палинку, на ощупь отыскивая бутылку, и смотреть в окно на огни Аквиникума…

Еще иногда можно при этом почесывать пузо…

Я вздохнул так горько, словно мне предстояло идти работать на каменоломню, а не пить в соседнюю комнату. Пригладил рукой волосы, вовремя спохватившись, кинулся в ванную: приладить свои фальшивые пейсы.

И вышел в коридор.

Антуан, ждущий меня у двери, все так же неодобрительно наблюдал за упражнениями Луи со святым столбом.

– Готов, – сообщил я. И мы двинулись в номер Жерара.

Епископ Жерар Светоносный, вольнодумец и целитель, был пьян. Хорошо пьян. Под столом стояли три пустые бутылки вина.

– А, друзья мои… – только и сказал Жерар, едва мы вошли. Потянулся за новой бутылкой, едва не опрокинув со стола стаканы. Накрыто было на троих, он и впрямь нас ждал.

– Что-то случилось, ваше святейшество? – спросил Антуан.

– Что-то случилось… – задумчиво повторил епископ, будто во фразе был скрыт непостижимый нам смысл. – Нет… нет, Антуан…

Нам он бокалы наполнил до краев, себе – едва наполовину.

– Мне не доводилось еще видеть лиц столь высокого сана в столь… сложном состоянии, – сказал Антуан, садясь. Вроде бы мягко сказал, но с укоризной – и Жерар ее почувствовал.

– Да, не пристало… – произнес он, глядя на бокал. – Не пристало, и все-таки… Как ваши поиски?

Антуан пожал плечами.

– Ищем, – вставил я.

– Как этот юноша, Петер? – продолжил Жерар.

– Мне кажется, что он и впрямь исцелен, – сказал Антуан. – Да, он слаб, как любой человек после тяжкой болезни, но это слабость жизни, а не бессилие смерти.

Жерар кивнул и осушил свой бокал. Посмотрел на Антуана тяжелым взглядом. Глаза у него были красные, усталые.

– Каждый раз, когда мне удается исцелить человека… – Он замолчал. И продолжил, будто проглотив часть фразы: – Почему именно его?

Я понял. И Антуан понял… вздохнул и взял свой бокал.

– На все – Его воля, – сказал Жерар. – Но почему я должен делать выбор, кого спасти от смерти, а кому дать лишь слова утешения? Иногда мне кажется, что эта ноша… она слишком тяжела для меня.

– Мы все несем это бремя, – сказал Антуан.

– Все ли? – Жерар приподнял брови.

– Когда я был на войне, – тихо сказал Антуан, – мне тоже приходилось делать выбор. Страшный выбор: кому жить, а кому – умирать.

Жерар покачал головой:

– Одно дело – нести смерть, другое – жизнь. Каждый раз, когда мне удается исцелить страждущего, я… – он развел руками, – словно разбиваюсь на части. Пройдет неделя или две, прежде чем я смогу помочь кому-то еще. За это время ко мне подойдут такие же несчастные люди, молящие об исцелении! А я ничего не смогу им дать…

Антуан протянул руку, коснулся ладони Жерара. Странная это была картина – дряхлый старик, утешающий сильного, здорового, по всей Державе прославленного епископа. Как-то незаметно Антуан перешел на «ты», будто это он был призван дарить людям утешение и покой.

– А что можем дать мы, Жерар? Ведь в каждом живущем есть волшебное и удивительное, которое он может подарить миру. Великое счастье – найти это чудо, узнать, чем владеешь. Многие смотрят в свою душу до самой смерти, но не в силах разглядеть дарованное им. Многие поленились смотреть. Еще больше тех, кто испугался даже обратить взгляд внутрь. Но на что жалуешься ты, Жерар? На то, что не можешь исцелить всех больных и накормить всех голодных? Так разве это в человеческих силах? Плотник может возвести дом, может построить деревню, но самому искусному плотнику не построить в одиночку целый город. Моряк переплывет океан, увидит дальние земли и сойдет на холодные берега, где никогда еще не ступала нога человека. Но самому прославленному капитану не побывать на каждом острове и не пересечь все моря. Бесталанный и ленивый сетует, что жизнь его прошла мимо… в молодости жалуется на трудное детство, в зрелости – на тяжелую юность, в старости – на унылую зрелость. Его вина – в нем самом, но он достоин жалости. А на что жалуешься ты, Жерар? Хватило бы тебе ста жизней? Тысячи? Миллиона?