Надежда Попова - Природа зверя

– Первое пожелание касательно трапезы, – возразил Бруно. – Без мяса. Жареного, вареного – какого угодно и в каком угодно виде.

– Как угодно, – ни на миг не запнувшись, кивнул Велле, и Курт торопливо вскинул руку:

– Меня это не касается, имей это в виду и не забудь или не спутай, не то он со своими обетами оставит меня голодным. Я, пожалуй, от твоего предложения не откажусь. И от мяса тоже – желательно с перцем и желательно покрепче.

– А как насчет, в самом деле, чего покрепче?

– И покрепче тоже, – кивнул Курт, выпрастываясь из рукавов. – Не помешает.

– Занятный мужичок, – определил помощник, глядя вслед удалившемуся владельцу. – И, заметь, его не учили десять лет в академии, не экзаменовали с пристрастием, и он не служил шесть лет следователем, но, тем не менее, типы людские различает сходу. Никаких претензий, косых взглядов и требований заплатить вперед. Он уже точно знает, что мы заплатим, что блюда будем выбирать по желанию, а не по цене, что не станем крушить мебель или резать его ночью, хотя видел нас меньше минуты.

– Наверняка его подкупила твоя постная физиономия. И постные желания. Быть может, он даже узрел нимб над твоей головой.

– Быть может, именно в его сиянии он и не разглядел рогов на твоей.

– Как это недостойно служителя Господнего, – укоряюще вздохнул Курт, бросив фельдрок на скамью подле себя. – Смотри – пожалуюсь отцу Бенедикту на твою гордыню и попрание заповедей, и вылетишь ты обратно в миряне, огребя вящее порицание и пущее осуждение.

– Не надоело? – поинтересовался Бруно с искренним любопытством. – Два года прошло, и по пальцам могу перечесть дни, когда ты не отпускал как правило плоскую остроту в мою сторону.

– Два года и четыре месяца.

– Ты их что же – подсчитываешь?

– Ты принял постриг во вторую годовщину завершения Хамельнского дела, – уже серьезно отозвался Курт, мимовольно скосив взгляд на деревянные четки, перевешенные через свое запястье. – А тот день я до смерти не забуду. Вижу, не забыл и ты; не станешь же ты отрицать, что именно отец Юрген и подви2 г тебя принять это решение окончательно?

– Тебе пришло в голову задать этот вопрос только спустя два года?.. – усмехнулся помощник снисходительно. – Отрицать не стану. Ни к чему.

– Было б понятней, если б что-то подобное выкинул я…

– Ты?!. Да у меня случится нервный припадок в день, когда я увижу тебя в рясе.

– Я и тебя в ней не вижу.

– Потому что служба под твоим началом – подвиг более жесткий, нежели любое отшельничество.

– Но если всерьез, Бруно? Тогда – я видел то, чего не увидел ты. Тогда – ты не увидел главного. Так почему?

– Я видел достаточно. И чудо отца Юргена, и все случившееся с нами – не одно лишь это вот так внезапно вбросило меня в монашество. Просто это было последней каплей… А, – отмахнулся помощник с напускной легкомысленностью, – тебе все одно не понять. Ты кивнул, принял с благодарностью дар новопрославленного мученика – и пошел по жизни, как ни в чем не бывало; ты хоть раз использовал эти четки по назначению? Разумею – для молитв.

– Ты удивишься.

– Не сомневаюсь… Прекрати коситься на светильник, – сострадающе попросил Бруно. – Он стоит от тебя на вытянутую руку.

– Чуть ближе, – возразил Курт, размяв пальцы, и помощник нахмурился:

– Ты что задумал?

Он не ответил, молча смерив взглядом расстояние до глиняной плошки, глядя на чуть подрагивающий на сквозняке огонек пристально; Бруно понизил голос:

– Не надо.

– Никто не заметит, – улыбнулся Курт, сдвинув левую руку чуть ближе к светильнику, и, переведя дыхание, рывком распрямил сжатые в кулак пальцы, словно сгоняя присевшую на фитиль бабочку. Огонек склонился в сторону, дрогнул и снова распрямился, продолжив гореть, как прежде.

– Зараза, – выговорил Курт недовольно; помощник покривился, скосившись на него с укором:

– Господи. Тебе через месяц с небольшим шандарахнет двадцать семь, а ты ведешь себя, как ребенок.

– Nisi efficiamini sicut parvuli, non intrabitis in regnum caelorum. [7]

– Еретик.

– Святоша.

– Отвали.

– О, – удивленно отметил Курт и, вздернув с пола дорожную сумку, установил ее на колени, пытаясь раскопать что-то в ее недрах.

– Что ищешь?

– Особую книжицу, – пояснил он серьезно. – Я помечаю в ней те дни, когда тебе случается заговорить, как нормальному человеку. Какое сегодня число?

– Тридцатое января, – буркнул помощник. – День, когда меня одолело искушение совершить грех смертоубийства.

– Мелочевщик, – фыркнул Курт пренебрежительно и отставил сумку снова на пол, выложив на столешницу плоскую шкатулку, покрытую клетчатой двухцветной глазурью. – Решил убивать – убивай с размахом. К примеру, целыми армиями… Партию, – почти приказал он, высыпав из шкатулки крохотные костяные фигурки, и, зажав в кулаках по пешке, приглашающе кивнул. – Выбирай. Пока явится наш ужин, я успею искромсать твоего короля в капусту.

– Повстречать бы того доброхота, что подарил тебе эту штуку, – покривился Бруно со вздохом, не глядя указав на одну из рук, и он усмехнулся, расставляя фигуры по клетчатой поверхности:

– Сохрани меня Господь. Один ты – куда ни шло, один он – терпимо, но два святых плакальщика разом это для моих нервов слишком… Вообще, знаешь, некоторые полагают, что шахматы развивают разум.

– Это когда раз, когда десять в неделю, когда так неделю-две подряд; не возражаю. Но у тебя это начинает походить на idea fix, а сие есть признак недужности этого самого разума. У тебя пунктиков и без того хоть отбавляй, а маюсь с ними я.

– Не хнычь, – оборвал его Курт, сделав первый ход. – Дерзай. Как знать – вдруг снова случится чудо, и ты меня обставишь?

Помощник лишь скептически покривил губы, не ответив, и с тяжелым вздохом сдвинул вперед крестьянина.

Ужин был принесен на середине партии; на сильно поуменьшившееся войско с бронзовыми навершиями, теснимое армией, украшенной черненым серебром, Альфред Велле покосился с впервые проскользнувшим во взгляде удивлением, однако промолчал, лишь пожелав господам приятного вечера, и удалился. Господа поглотили ужин, не отрываясь от игры, сегодня затянувшейся – Бруно, пытаясь повторить свой редкий подвиг и выиграть у начальства снова, осторожничал и медлил, подолгу раздумывая над каждым ходом. При всех своих стараниях, помощник все же оставался в решениях довольно предсказуемым, лишь изредка выдумывая неожиданные комбинации, и Курт уделял внимание игре мимоходом, исподволь разглядывая собравшихся в трапезном зале немногочисленных постояльцев.

У правой стены, чуть поодаль от очага, восседал округлый, но плотный, как хорошо сбитый бочонок, и такой же лысый мужичок, поглощающий свой ужин спокойно, с достоинством и вдумчивостью. Хлеб он кусал душевно, размеренно, склоняясь при этом к стоящей перед ним плошке со снедью, а употребив кусок целиком, механически сгреб крошки со стола и стряхнул во всю ту же плошку. Итак, из деревенских. Быть может, даже обитатель той самой оставшейся позади деревни, которому посчастливилось не попасть на празднество, учиненное тамошним лошадником; или из города, но обосновавшийся за его каменными стенами не так давно, горожанин в первом поколении. Привычки к долгим путешествиям, а стало быть, и трактирам – нет. Куда бы он мог направляться и зачем? Зима, торжища сейчас хилые, на ледовщика или торговца дровами и углем не похож… К родне, разве что, или от оной, зачем еще быть крестьянину в пути, кроме, разве, торговли. Наряд не обыденный, но и не вычурный, однако вполне благопристойный, даже, можно сказать, по-своему представительный. Так можно было бы приодеться, имея в планах посетить кого-то, кому имеет смысл казаться значительным.