Надежда Попова - Ведущий в погибель

– И как? – с интересом осведомился инструктор; Курт усмехнулся:

– Заорал на третьем десятке; тамошний exsecutor свое дело знал. Но правды ради следует заметить, что за мной – рекорд.

– Однако же на одной гордости далеко не уедешь, – заметил Хауэр наставительно. – Ты, как и все, пытался победить боль, а я с ней подружился, втерся в доверие и гнусно предал. Разумеется, я не всесилен, и если взяться за меня всерьез, никакие ухищрения мне не помогут, однако я убежден, что возможно все. Возможно взяться рукой за раскаленный металл и не просто не ощутить боли, но и не оставить на коже следов; и, уж простите за ересь, майстер инквизитор, ни Божий суд, ни дьявольское вмешательство здесь никаким боком. Все зависит от самого человека, от его воли; я еще не понял, как этого добиться, но уверен, что – возможно.

– Что человек все может? – уточнил Курт с улыбкой и для самого себя неожиданно спросил: – Как вы попали в Конгрегацию?

– Не заговаривай мне зубы, Гессе, – посерьезнел инструктор, кивнув на пляшущий над восковым столбиком огонек. – Протяни руку и затуши треклятую свечку.

– Нет.

– Согласен, я не знаю, каково это, – вздохнул Хауэр устало, медленно повел ладонью над свечой и, ненадолго задержав ее почти в самом пламени, убрал, отирая копоть с кожи. – Обжигался, как все люди, – о горячую посуду, об уголь в костре, о кочергу, но такого, как ты, не переживал. Это верно. Понимаю, что у всех свои страхи. Кто-то боится мышей, кто-то змей… Девки, в основном.

– Если это – попытка ударить по самолюбию, – предупредил Курт кисло, – понапрасну стараетесь. Я проделывал это сам – не раз. Помогает слабо.

– Слабо? – уточнил Хауэр. – Выходит, нельзя сказать, что не помогает вовсе? Возьми, стало быть, свое самолюбие на вооружение, возможно, оно поспособствует?.. Знаешь, Гессе, когда я начал читать твою сопроводиловку, я стал подумывать, хотя этого мне поручено не было, отвадить тебя от этой блажи, и мне даже показалось, что я знаю, как это сделать. Клин вышибают клином…

– Уже пытались, – вымученно усмехнулся Курт. – Не сказать, что стало хуже, но и не лучше.

– Когда дочитал, – кивнул инструктор, – понял, что такой метод не годится. Хотя, я так мыслю, если пару раз в неделю запирать тебя в горящем доме, спустя полгода ты бояться попросту замаешься, отчего и перестанешь. Правда, существует вероятность и того, что, в конце концов, рехнешься. Это было бы досадно… Чего ты боишься, Гессе? Боли? Чушь; судя по тому, что я знаю, тебя не раз резали, ты умудрился словить пару стрел – так что же? Ведь ты не начал бояться стычек, не прячешься под стол при виде арбалета? Ты не боишься огня; ты его ненавидишь. Как противника, который сбил тебя с ног, отнял оружие, приставил клинок к горлу и – не стал убивать… – на мгновение Хауэр умолк, глядя на него сквозь прищур, и кивнул: – Ага. Я попал в точку… Ну, Бог с этим. Разбираться в твоей душе должен не я, а отец Бенедикт, самовольно же предпринимать попытки целительства я не могу – если с твоим умственным или душевным состоянием после моих препараций и впрямь станет неладно, с меня живого шкуру стянут и прибьют ее все у того же отца Бенедикта на стене. Я дал тебе мысль, обдумай ее, коли есть желание; более я не стану на тебя давить. Вот только покажу тебе еще один фокус… Что ты делаешь с противником, когда не хочешь или опасаешься приближаться к нему? Достаешь арбалет. Победить этого врага тоже возможно, не входя с ним в соприкосновение. Смотри. Так погасить огонь сможешь даже ты; можно сказать, способ нарочно для тебя.

От стола со свечой Хауэр встал на расстоянии трех шагов, глядя на дрожащий огонек пристально, точно и впрямь арбалетчик на укрепленную перед ним мишень; правая ладонь поджалась в кулак, тут же расслабившись снова, и инструктор повторил – тихо и серьезно:

– Смотри на свечу.

Он выбросил правую руку вперед отчетливым, коротким движением, словно оттолкнув от себя ладонью тяжелый кувшин с зерном; до маленького трепещущего язычка пламени от этой ладони, будто упершейся в невидимую стену, оставалось еще локтя полтора, а потому в первые мгновения подумалось, что это попросту игра теней или обман утомившегося за прошедший день зрения. Миг прошел в тишине, прошел второй, и лишь тогда Курт осознал, что свеча и в самом деле погасла.

– Это не волшба, – снова заговорил Хауэр под его потрясенное молчание. – У меня нет никаких врожденных способностей, я ничем не одарен свыше, я обыкновенный человек, такой же, как тысячи других, обитающих в Германии. Этого я достиг сам. Сможешь и ты.

– Как вы это сделали? – не сразу сумел выговорить Курт. – Если не способность, если не… Как?

– Мы привыкли к тому, что воздух – нечто невесомое, бесплотное, нечто, чего и вовсе нет; однако же птицы бьют по нему крыльями, отталкиваются от него – и подымаются выше. Взгляни, как падают листья. Словно сквозь воду. Снизу их подталкивает воздух, в который они упираются своей поверхностью. Вспомни парус – будь воздух так бесплотен, был бы от паруса толк? Вспомни ветер, валящий целые деревья и сносящий крыши с жилищ. Вспомни еще одно: человек проходит мимо свечи, проходит излишне быстро – и от движения воздуха, созданного его телом, огонь гаснет. Я делаю это одним ударом.

– Снова ваше пресловутое дыхание?

– Оно самое, потешаться здесь не над чем. Озарение, Гессе. Озарение – и я знаю, как, с какой силой, насколько резко ударить рукой воздух, чтобы он убил огонь вместо меня. Не рассчитываю, не продумываю, я просто знаю, чувствую, как это сделать – так же, как давно перестал отсчитывать дыхание во время бега, как ты не задумываешься, садясь на табурет – тело само знает, как согнуть колени, как примостить твою ленивую задницу. Разумеется, это – несколько сложнее, но с каждым разом дается все проще.

– Руководство в курсе ваших изысканий? – спросил Курт тихо, и инструктор рассмеялся, снова усевшись за стол напротив:

– Инквизитор…

– Я родом из провинциального городишка. С детства мечтал о подвигах, а повзрослев, сдуру записался в городскую стражу и все продолжал мечтать. Все нормальные люди, отпахав свое, шли спать или пить, или есть, на худой конец, а я – на плац. Отрабатывал те два удара и три замаха, что нам всем показали в начале нашего славного служения родному городу; вот только никому этот город не сдался – на нас даже соседские владетели не смотрели. Стражу держали, потому что положено, ну, и на всякий случай… Разумеется, и ни одного кулачного боя не пропускал. В противниках недостатка не было: кто ж откажется на законном основании набить морду стражнику?.. И снова на плац… Надо мною, ясное дело, смеялись, особенно когда я начал извращаться и выдумывать собственные приемы – позаковыристей, помудреней, да еще чтобы и покрасивее; смеялись, пока я не пригласил одного из таких шутников доказать, что он имеет право смеяться. Помимо всего прочего, надо ведь было на ком-то опробовать все, что насочинял… Словом, более не насмехались в открытую, даже в некотором роде зауважали, однако же все равно продолжали крутить пальцем у виска.