Гарри Гаррисон - Путь Короля. Том 2

Шеф заметил, что к их небольшому отряду, расположившемуся в загончике на краю общинного пастбища, направляется человек. Выглядел он скорее растерянно, чем враждебно или угрожающе. И действительно, подойдя, крестьянин остановился и изобразил то, что можно было счесть за неуклюжий поклон – исполненный человеком, который слышал о таком обычае, но никогда в глаза не видел, как это делается. Его взгляд задержался на белом жреческом одеянии Ханда, теперь сильно испачканном, и на его пекторали в виде яблока Идуны.

– Ты лекарь, – сказал пришедший.

Продолжая сидеть, Ханд кивнул.

– В нашем селении много таких, кто болеет и у кого не заживают раны. Мой сын сломал ногу, мы ее завязали, но она срослась криво, он теперь не может на нее опираться. У моей матери болят глаза. Есть и другие – женщины, которым новорожденные разорвали чрево, мужчины, годами мучающиеся зубной болью, сколько бы зубов мы им ни выдернули… Лекари сюда никогда не заходят. Ты не посмотришь больных?

– Ну вот еще, – ответил Ханд. Лекари Пути не верили в человеколюбие, никогда не слышали о клятве Гиппократа. – Если завтра наш ратоборец проиграет, вы нас собираетесь повесить или кастрировать и сделать рабами. Если ты меня завтра будешь клеймить, с какой стати я буду сегодня лечить твои болезни?

Норманн растерянно посмотрел на остальных:

– Вигдьярф же не знал, что ты лекарь. И наверняка… Что бы ни случилось… Он не про тебя говорил.

Ханд пожал плечами:

– Он говорил о моих товарищах.

Шеф поднялся, глянул на Ханда, едва заметно подмигнул ему. Ханд, который знал Шефа с детства, намек уловил и с непроницаемым лицом отвернулся.

– Он придет, – сказал Шеф. – Как только достанет свои лекарские инструменты. Подожди его там.

Когда норманн отошел, Шеф приказал Ханду;

– Лечи всех, кого он тебе покажет. Потом потребуй показать остальных. Даже трэлей. Каждого, кому можно доверять, расспрашивай о мельнице. О мельнице, шум которой мы слышим. Что бы ни случилось, к вечеру вернись.

Солнечный диск уже уткнулся в зазубрины горных вершин, когда в лагерь вернулся усталый Ханд. Бурые пятна засохшей крови покрывали рукава его рубахи. Днем время от времени были слышны отдаленные вскрики боли: лекарь за работой в селении, где не знали ни макового отвара, ни белены.

– Много тут работы, – сказал, садясь, Ханд и принял от Шефа миску с едой. – Тому ребенку пришлось ломать ногу заново, чтобы правильно срослась. В мире так много боли. И так много того, что легко вылечить. Теплая вода со щелоком – чтобы повитуха вымыла руки – спасла бы половину женщин, которые умирают в родах.

– Что насчет мельницы? – поинтересовался Шеф.

– Напоследок они привели ко мне одну рабыню. Хозяева, да и она сама, сначала упирались, говорили, что все бесполезно. Они правы. Она безнадежна. У нее внутри опухоль, и даже в Каупанге с моими помощниками и самыми лучшими лекарствами я, наверное, не смог бы ее спасти. Но я постарался облегчить ее муки. Телесные муки то есть. От того, что у нее на душе, лекарства нет. Она ирландка, ее угнали в рабство, когда ей было пятнадцать, сорок лет тому назад. Ее продали одному из местных. С тех пор она ни разу не слышала родной речи, родила от разных хозяев пятерых детей, их всех у нее забрали. Теперь ее сыновья – викинги, сами крадут женщин. Ты никогда не задумывался, почему викингов так много? Каждый мужчина заводит от рабынь столько детей, сколько сможет. И все они пополняют ряды армии викингов.

– Мельница, – жестко сказал Шеф.

– Она сказала мне, что есть здесь мельница, как ты и говорил. Ее поставили только в прошлом году, когда приходил жрец Пути, один из товарищей Вальгрима. И в прошлом же году привели человека, чтобы крутить ее. Как это человек может крутить мельницу?

– Я знаю, – сказал Шеф, вспоминая ниспосланное ему богами видение. – Продолжай.

– Она сказала, что это англичанин. Его все время держат под замком. Два раза ему удавалось вырваться и бежать в горы. И оба раза его ловили. В первый раз его избили кожаными бичами около храма. Ирландка говорит, что была тогда на площади. Она говорит, что это настоящий богатырь. Норманны бичевали его так долго, что можно было вспахать целый акр земли, а он ни разу не закричал, только проклинал их. А когда он сбежал во второй раз, они… они сделали другое.

– Что другое? – спросил Бранд, прислушиваясь.

– Когда они говорят, что кастрируют трэлей, это обычно означает, что им отрезают семенники, как быкам или жеребцам. Чтобы стали смирными и покорными. Но с ним они этого не сделали. Вместо этого они отрезали ему другую штуку, которая делает мужчину мужчиной. Они оставили ему семенники. Он так же силен, как бык, и так же свиреп. У него остались все желания мужчины. Но он больше никогда не сможет быть с женщиной.

Слушатели уставились друг на друга, ужаснувшись, какая злая судьба может поджидать их завтра утром.

– Я вам скажу одну вещь, – решительно заявил Квикка. – Меня не волнует, кто что кому обещал. Если завтра Бранд – дай ему Тор победить – проиграет, тот, кто его убьет, сразу получит от меня стрелу. И тогда мы все начнем стрелять. Может быть, мы и не прорвемся, но я не собираюсь стать здесь рабом. Эти горные тролли ничуть не лучше черных монахов.

Все остальные, и мужчины, и женщины, ответили одобрительным гулом.

– Она еще вот что сказала, – продолжал Ханд. – Она сказала, что он безумен.

Шеф задумчиво кивнул.

– Английский богатырь. Сильный, как бык, и такой же свирепый. Мы освободим его сегодня ночью. Я знаю, что за нами наблюдают дозорные. Но они ожидают, что мы попытаемся сбежать на лошадях. Когда сядет солнце, мы все по одному потянемся к нужнику, но трое пусть спрячутся с противоположной его стороны еще до темноты. Это буду я, ты, Карли, и ты, Удд. Спрячь под рубахой свои инструменты, Удд. И набери во флягу масла. А теперь, Ханд, расскажи, сколько сможешь, о том, где что находится в городке…

Через несколько часов в густой тьме, рассеиваемой лишь слабым светом звезд, три человека сгрудились в тени около грубой постройки на околице селения – близ мельницы.

Шеф оглядел темные окна соседних домов, подтолкнул Удда вперед. Тяжелая дверь с засовом, засов заперт тяжелой железной чекой. Замка нет. Предусмотрено, только чтобы никто не мог выйти изнутри. Тут таланты Удда не понадобятся. Малыш вытащил чеку, откинул засов и приготовился распахнуть дверь.