Вячеслав Перевощиков - Меч Руса. Волхв

Она повернулась лицом к солнцу и стала причитать, раскачиваясь из стороны в сторону:

Радмила подняла руки к небу, бросив еще гудящий бубен перед собой на землю, но ритм, заданный его ударами, не угас; воины продолжали вбивать ногами в землю одну-единственную ноту в такт биению своего сердца, волнами сжимая и разжимая свои круги. Над головами воинов, распластав в небесной вышине могучие крылья, кругами вились соколы, пронзительными криками оглашая ковыльную степь.

На другой стороне реки на длинном холме, похожем на брошенный на землю меч, бил копытом землю легконогий конь хазарского тысяцкого. Рука, украшенная перстнями, небрежно держала узду, и знатный хазарин щурил свои немолодые глаза туда, где была русская застава. Рядом с ним, чуть за его спиной, терпеливо ждали своего часа пять хазарских сотников. Все они опытные воины, но кровь их еще не остыла от прожитых лет, и они не могут отличить Зов Битвы, волнующий сердце несказанным наслаждением вида убитых врагов, от Зова Смерти, когда они сами упадут под копыта чужих коней, как дань богине смерти Моране за надменные мысли свои.

– Когда же в бой? – вопрошает один из сотников, презрительно скривив губы и недовольно косясь на старого тысяцкого. – Когда ты позволишь нашим саблям вдохнуть запах вражеской крови и воздать хвалу нашим богам?

Тысяцкий молчит и ничего не отвечает, пристально вглядываясь с высоты холма в то, что творится на русской заставе, и недовольные сотники ропщут за его спиной. Наконец старый воин вполоборота смотрит щелками глаз на одного из них и, указав плетью на заставу, спрашивает негромко:

– Ты знаешь, что это такое?

Конь сотника делает шаг вперед, и хазарин отвечает небрежно:

– Пляски какие-то.

– Пляски, – тысяцкий словно не замечает презрительных взглядов в свою спину. – Когда я был молод так же, как ты, – он вдруг резко поворачивается и тыкает рукоятью плетки в грудь беспечного сотника, – я тоже думал, что это пляски. Слава богам! – тысяцкий поднимает глаза к небу. – Они только пожурили меня, но не наказали за мою глупость, но сколько моих друзей в тот день не вернулись из битвы. Мы все были тогда глупы и молоды и думали, что наши сабли изрубят любого врага! – тысяцкий грозно возвысил голос. – Мы тогда не знали, что эта пляска есть заклинание смерти. Видите этих птиц? – он указал на вьющихся соколов, которые все слетались и слетались со всех концов бескрайней степи, превращая свой соколиный круг в подобие крутящейся темной тучи, готовой в любую секунду обратиться в грозный смерч. – Когда они разлетятся, сама смерть войдет в круг людей, и тогда они разорвут свой хоровод и расступятся, и смерть выйдет из их круга и пойдет по степи, убивая всех и всякого! Кто из вас? – хитрые щелки глаз тысяцкого полыхнули гневом. – Кто из вас готов теперь идти в бой? Я скажусь больным и любому из вас отдам старшинство. Дерзайте же, храбрецы! Берите власть и победу! Вы сами положите к ногам кагана головы русов этой маленькой заставы, если… если только останетесь живы.

Сотники молчали, мрачно поглядывая то за реку, на русскую заставу, то туда, где острие земляного клинка упиралось в усеянный лошадиными трупами брод.

– Мы уходим, – тысяцкий повернул коня. – Каган простит мне мою осторожность, но если я потеряю почти всех своих воинов, то я наверняка потеряю и свою голову.

В этот момент в небе полыхнул солнечный блик, и птицы стали разлетаться в разные стороны из крутящегося темного смерчеподобного вихря.

– Уходим, уходим! – закричали хазарские сотники, пришпоривая своих коней.

А на заставе, сидя на коленях в кругу смерти, Радмила все еще протягивала свои руки к небу в молчаливой мольбе. В остекленевших глазах отражались скользящие темные молнии птиц в небесной вышине и образованный ими крутящийся темный круг со светлым пятном в середине. Но вот все соколы разлетелись, и небо вновь уронило свою голубизну в бездонные зрачки колдуньи.

– Сварог отпустил душу моего суженого! – закричала Радмила. – Сварог отпустил моего суженого!

Она вскочила на ноги и побежала по мечам свастики, но теперь уже посолонь, закручивая внутри круга смерти свой маленький круг жизни. Бубен вновь загремел в ее руках, ускоряя ритм движения всех воинов.

На последних словах колдунья упала на землю рядом с волчьей пастью лежащей под Вороном шкуры, и, поглаживая трясущейся рукой клыкастую морду, запричитала:

– Скачи, Велесов слуга, скачи по лунным лугам, по лунным лесам, через вереска кущи, принеси моего суженого. Разыщи, где он есть, позволь на себя сесть, ветром поспевай, дорог не забывай, вернись, откуда ушел, не говори, где нашел.

Радмила вскочила на ноги и, ударив в бубен, крикнула хриплым лающим голосом:

– Скачи! Скачи! Скачи!

Воевода словно ждал этих слов; в его руке свистнул кнут и со всей силы опустился на спину Дымка. Конь бешено заржал и, взбрыкнув, встал на дыбы, но кнут снова ударил по лошадиному крупу. И вновь копыта в ярости гулко ударили в землю, и дикое ржание исторгла оскаленная конская пасть. И опять удар кнута, и еще, и еще. Дымок забился, натянув струной привязанный к колу повод. И вдруг его судорожные беспорядочные скачки превратились в некое подобие бега на месте; то передние, то задние ноги стали ритмично взлетать то вверх, то вниз, словно конь мчался галопом. Привязанная на его спине волчья шкура тоже стала «скакать», болтая в воздухе лапами и оскаленной пастью. Бубен в руках колдуньи гремел теперь все быстрей и быстрей, и два хоровода воинов крутились тоже с нарастающей скоростью. Казалось, еще немного, и люди не выдержат бешеного темпа, заданного сумасшедшими руками Радмилы. Но тут лошадиная грудь исторгла страшный крик, и Дымок застыл как вкопанный, роняя хлопья горячей пены. Кнут воеводы еще раз в неистовом исступлении ударил по взмыленной спине, но конь остался неподвижен, словно совсем перестал чувствовать боль.