Вячеслав Перевощиков - Меч Руса. Волхв

Вдруг Мстислав с особенной отчетливостью вспомнил те подробности, которые первоначально ускользнули от его внимания; несомненно, теперь он понял, почему глаз ему показался красноватым – потому что нижняя часть лица была прикрыта красной тканью. Красное корзно! Ну, конечно же! Он чуть не подпрыгнул на месте, вспомнив про красное корзно первого боярина.

До него и раньше доходили слухи, что Лют Гориславич балуется волхвованием и обладает довольно сильным колдовским даром, но до поры он не придавал этому никакого значения, поскольку сам никак не сталкивался с этим. «Теперь вот столкнулся», – подумал Мстислав, пытаясь представить себе лицо первого боярина. Он даже прибавил шага, чтобы побыстрей дойти до гридницы и, глянув ему в лицо, сказать ему, что…

«А что, собственно, сказать?» – князь задумался, снова замедляя шаги. Сказать, что видел, как боярин, прикрыв лицо красным корзно, смотрел на него. Так он сразу ответит, что это не он, а красные плащи есть еще у нескольких воинов, да и прикрыть лицо можно не только плащом.

А ведь точно – его опять осенило, ведь Свенельд был в красной вышитой рубашке, с широкими рукавами, да и доспех его, и щит, и оружие – все покрыто рунами, а значит, он тоже знаком с колдовством и тоже мог стоять за дверью.

Так кто же из них двоих, или есть еще кто-то третий? Первый боярин беспокоил его больше всего, поскольку в нем всегда ощущалась какая-то скрытая сила и тайна… Он напоминал Мстиславу натянутый лук, нацеленный на далекую, невидимую глазу цель, в неизвестность.

Князь мысленно произнес имя первого боярина, пытаясь еще раз вникнуть в свои ощущения:

«Лют Гориславич, боярин из земли вятичей, или венетичей, как они себя называют».

«Лют, Лют, лютом силу зовут», – вспомнилась старинная присловица.

Ничего особенного, имя как имя. Правда, согласно старинным верованиям, опасаясь сглаза и наговора, часто свое подлинное имя старались скрыть, заменяя его сокращенной формой. Так что Лют мог быть и Лютомиром, и Лютогастом, и Лютобором. Но и эти имена не имели дурной славы и никак не могли прояснить смутных подозрений Мстислава.

Был, правда, еще князь-волшебник Лунелют, поклонявшийся темному Богу Луны, но он погиб много лет назад, когда Владимир воевал вятичей и взял приступом его город. Род этого князя прервался, и никто не мог мстить за его смерть. Если только дальние родичи.

Свенельд же мог и притвориться, что не знает рун, а сам прочитать то, что ему нужно. А потом прийти и заставить отрока дочитать не дочитанное им, а по шевелению губ распознать все нужные слова.

За Лютом Гориславичем стояли все воины-вятичи, которых он привел с собой в Тмутаракань и которых было почти треть от общего числа дружины и гридей. Зато за Свенельдом стояли все варяги, которых было не так много, как вятичей, но тоже достаточно, чтоб при удобном случае захватить замок. Да и держались они подчеркнуто особняком, как чужаки, не желающие менять своих обычаев и традиций, в приютившем их доме.

И тот и другой могли затеять свою игру и попытаться взять город в свои руки, пользуясь его удаленностью от остальной Руси.

«Что ж, неплохое начало, – подумал Мстислав, мрачно ухмыляясь собственной шутке, – я еще ничего толком не узнал о тайне, которую принес мне мудрец, а она уже перестала быть тайной, по крайней мере, для того неизвестного, кто осмелился подглядывать в дверную щель и шутить с ним, князем, такие дерзкие шутки».

Кто бы ни был этот человек, хазарский или византийский лазутчик, или же один из воинских начальников, задумавший захватить власть в городе, он был очень опасен, и особенно силой своего внушения, которую Мстислав уже испытал на себе, будучи обездвижен.

Надо было найти этого неизвестного, пока он не натворил в замке бед. И более всего князя пугала неизвестность. Он знал, что нужно хазарским и ромейским соглядаям, знал, что от них ждать и что им надо, но от неизвестного можно было ждать буквально всего.

– Сейчас же дополнительную стражу в терем, – проговорил он сам себе вслух, – по всем переходам расставить. Обязательно гада изловим.

Ему почему-то казалось, что неизвестный не все успел прочитать из священной книги и непременно попытается еще раз получить к ней доступ. А значит, надо быть к этому готовым и перехватить его или, по крайней мере, узнать, кто это. Но поиски незнакомца можно было начать прямо сейчас и с самого простого – узнать у воинов, кто последним пришел.

С этими мыслями князь подошел к гриднице, остановился на секунду, чтобы стереть с лица выражение растерянности и тяжких дум и вместо этого изобразить безмятежное довольствие жизнью и беспечное веселье.

Отпустив красного от смущения отрока назад к своему учителю, Карамея все же взяла с него обещание, что когда он выполнит свой зарок сопроводить волхва до священного места, то непременно вернется к ней. Зачем ей это было нужно, она и сама еще не знала. Но что-то шевельнулось в душе гордой и своенравной красавицы, когда она смотрела в широко раскрытые глаза юноши, полные необыкновенного сияния той самой первой любви, которая бывает только в юности.

Но если не брать в расчет, что боярыня и безвестный отрок не могли иметь ничего общего, то ученик волхва, конечно же, вполне заслуживал внимания молодой женщины. Ведь Радим имел очень достойный и привлекательный вид, поскольку его наряд, как послушника, постигающего учение Светлых Богов, являл собой великолепное зрелище. Белая одежда, покрытая вышитыми узорами красных и синих свастик и знаками рун, была прежде укрыта от посторонних взглядов возможных врагов длинным серым плащом из грубой ткани, который во время битвы с монахами распахнулся сам собой и был теперь откинут за плечи. Кроме того, юноша был высок ростом, и его широко раскрытые ясные глаза сияли на лице, отличавшемся правильными чертами, которое вполне можно было назвать красивым, если бы не след робкой юношеской неуверенности, придававшей ему легкий оттенок скрытого недостатка.

И все же Карамея, восседая на великолепном белом скакуне, который нес свою драгоценную ношу обратно за стены детинца, к боярскому терему, только теперь поняла, что не знает, зачем позвала Радима, зачем спросила его имя и что она потом будет делать с ним. Молодая боярыня настолько погрузилась в эти странные раздумья, что позабыла убрать лук и ехала, держа его перед собой на седле, словно собиралась выстрелить еще раз.

Очнулась она только тогда, когда стражник у ворот детинца, улыбаясь в вислые седые усы, прогудел зычным голосом:

– Никак, с охоты, боярыня?

– С охоты? – встрепенулась Карамея. – Ах да, с охоты!

Она чуть привстала в стременах, убирая лук в кожаное налучье, украшенное бисером и серебряными бляшками, мерцающими, как капли металлической росы. В тот же момент по лицу ее пробежала тень, и брови ее изогнулись, изображая гнев.