Борис Конофальский - Инквизитор. Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален

– Вас оставлять не хочу.

– Послушайте меня, отдадите письмо маршалу, а сами летите в Ланн со всей возможной поспешностью.

– В Ланн? – Максимилиан ещё больше удивлялся. – За мушкетами?

– За Агнес, – ответил Волков и, пока молодой человек ошарашенно молчал, продолжил. – Везите её сюда и побыстрее.

– Но…

– Ни о чём не спрашивайте, сегодня остановитесь в Бад-Тельце, как следует отдохнёте, завтра днём будете у фон Бока, ещё день, и вы в Ланне, постарайтесь только коней не загнать. Скажите Агнес, чтобы летела сюда, она мне очень нужна.

– Ясно, – сказал Максимилиан, пряча письмо к маршалу в потрёпанный рукав колета.

Волков протянул ему десять талеров:

– Тому, кто с вами поедет… заплатите ему столько, сколько сочтёте нужным, но помните, что Агнес мне тут очень нужна, жду вас через пять дней.

Меньше всего Максимилиану хотелось видеть эту необычную девицу, уж лучше под градом пуль и болтов сидеть за щитом на берегу и стрелять в мужиков, чем ехать за ней, но раз сеньор просит, значит, это важно и это нужно сделать.

– Я привезу её, кавалер. Не сомневайтесь.

Волков обнял его. К Брюнхвальду Бог был милостив, раз дал ему такого сына.

– Скачите.

Хоть он и устал, и шатёр ему уже поставили, но спать он не ложился. Ему всё не давал покоя один вопрос. Он всё никак не мог понять, где могла прятаться рота мужиков, которая напала на вторую роту. Ответ был один: лесок, что тянется вдоль реки.

С двумя стрелками и Куртом Фейлингом он снова покинул лагерь. Кавалер отправился на то место, где дралась вторая рота, и долго бродил по зарослям. Тут так и лежали павшие солдаты, причём как его, так и мужицкие. Их, конечно, было много меньше, чем тех, что лежали дальше по течению, тех, что были в третьей роте. Но всё равно. Это был непорядок, в котором был виноват Рене. Почему он оставил мёртвых валяться в лесу? Почему не забрал? Но сейчас не это занимало его мысли.

Он осматривался вокруг и убеждался, что именно тут и прятались сотни мужиков. А кто ещё мог вытоптать всё вокруг, кто затоптал весь берег следами тяжёлых солдатских башмаков? Его лагерь находился прямо над этим местом. Кашевары ходили к реке за водой, собирали тут хворост и дрова, солдаты рубили лес для частокола, но ему казалось, что всё это было западнее.

Или всё-таки его люди оставили все эти следы?

В общем, этот осмотр ему не много дал. Он вернулся в лагерь и позвал к себе заспанного Гренера:

– Вы сказали, что всё вокруг просмотрели, а лес, что ниже лагеря, у реки, смотрели?

– Первым делом, он же рядом с переправой, – отвечал молодой ротмистр.

– И ничего там не видели? Там же всё вытоптано, там до сих пор следы кованых башмаков на мокром песке видно.

– Я там не был, я ехал по другой стороне, что у оврага. Я и мои люди сматривали овраг.

– Мне нужны те солдаты, что осматривали лес у брода. Хочу поговорить с ними.

Гренер взглянул на него и ответил:

– Те солдаты уехали на тот берег… С отцом.

Волков вздохнул:

– Хорошо, ступайте отдыхать, – и после крикнул: – Господин Фейлинг, коменданта Рене ко мне.

А пока Рене не пришёл, Волков всё думал о засаде и о следах в леске у реки.

Родственник, кажется, тоже спал:

– Вы меня звали, полковник?

А в глазах его читался вопрос: «Господи, что ж тебе не спится? Ты же тоже не спал почти сутки.»

– Я был в лесу, что у брода, – говорит ему Волков. – Там видел наших мёртвых солдат.

– Видно, сержанты в темноте не доглядели, – отвечает Рене.

«В темноте? Бой закончился, когда сумерки лишь опускались. Ночь ещё не пришла. Просто лень было тащить».

– Как ваши люди проснутся, распорядитесь собрать павших и похоронить, и третью роту тоже.

– Третью роту тоже? – переспросил Рене.

– По-вашему, их хоронить не нужно?

– Нет, нужно, конечно, нужно, но я думал, что это могут сделать сапёры, – говорит капитан.

«Нет, это сделаешь ты».

– У сапёров есть дела, на них могут напасть, возьмёте телеги, соберёте павших и похороните их рядом с лагерем, у дороги.

– Как прикажете, – Рене поклонился.

Когда он вышел, Волков вдруг почувствовал, как он устал за последние дни. Лечь, лечь и позабыть про все дела, больше ему сейчас ничего не хотелось. Он позвал Фейлинга и денщика.

– Курт, Гюнтер, помогите мне снять доспех.

– Конечно, кавалер, – отвечал ему молодой человек.

Пока они снимали с него латы, он почти засыпал, но даже сейчас он думал про себя:

«Всё непонятно, непонятно… Хорошо, что я послал за Агнес».

Встал глубоко за полдень, уже когда солнце к вечеру покатилось. Повара к тому времени уже приготовили ему отличную похлёбку из хорошо вываренной курицы, жареного лука и клёцок, всё это с кореньями, травами и варёными вкрутую яйцами. Клёцки – жратва мужицкая, но ему очень понравилась похлёбка. Пока Гюнтер раскладывал на ковре чистую одежду и приносил горячую воду, он съел две полных чашки со свежим солдатским хлебом, запивая всё это хорошим пивом, после которого стакан лип к рукам. Выспался, поел, помылся, надел чистую одежду. Хорошо должно стать, но как увидел в руках Фейлинга правый наплечник, так сразу помрачнел. Эта часть доспеха сзади была смята, вывернута. Тончайший узор вмят, затёрт сильным ударом.

– А что со шлемом? – сказал он оруженосцу, жестом прося того подать его.

Шлем был не лучше наплечника, левая сторона вся избита, крепление забрала слева держится каким-то чудом. Он и вспомнить не мог, когда его так колотили, конечно, то было на берегу, но… Горжет помят, правое «плечо» помято, правый наколенник тоже искривлён, даже пробит в одном месте, кираса на груди, там, где как раз самый красивый узор, истыкана вся, словно с ней забавлялись, нанося по узору удары чем-то острым.

А на ваффенрок и смотреть нельзя. Его дорогой шёлковый ваффенрок был бурого цвета от грязи и засохшей, заскорузлой крови. Ни единого белого или голубого пятна, сплошь бурый с чёрным. В руке такой и держать неприятно.

– Что ж ты мне его не постирал? – с досадой спрашивает он у денщика.

– Вы же мне сказали, что доспех – дело оруженосца, – отвечал тот растерянно, – я думал, это тоже его дело.

– Постирай, если, конечно, получится, – говорит кавалер, кидая некогда прекрасную вещь Гюнтеру.

Кое-как с помощью Фейлинга надел мятые и битые доспехи, опоясал себя обломанным мечом и вышел из шатра.

Он слышал стук топоров, он под них и проснулся. Он знал, что лагерь живёт, но был приятно удивлён. Видно, беседы с Рене не прошли даром, родственник старался укрепить и обустроить лагерь по мере сил. Телеги уже не стояли где ни попадя. Их собрали в юго-западном углу, сняв с них часть поклажи и сложив её рядом. Да и весь другой провиант и фураж не валялся как попало по всему лагерю. Нужники оборудовали за южной стеной, как и хотел Волков, у оврага. Лошадей держали отдельно, для них сооружались загоны вдоль всей северной стены. Через западный проход в лагерь въезжали телеги, гружённые свежескошенной травой, почти у его шатра кашевары навалили большую гору собранного хвороста и снова разжигали костры, готовя ужин для солдат и всех остальных. В общем, в лагере намечался хоть какой-то порядок. Но не это сейчас волновало полковника, ведь порядок – это хорошо, но главное в его положении – это укрепления. Он отлично это понимал, зная, что у хамов людей в три, а может, и в четыре раза больше. Они с Фейлингом и двумя стрелками, что охраняли его шатёр, вышли из лагеря через восточный ход. Волков почти сразу за рвом увидал свежие холмы братских могил, которые появились, пока он спал.