Денис Лукьянов - Век серебра и стали

И это – далеко не все.

Алексас прекрасно знал, что самое интересное находится в подвальных помещениях. Только доступ туда открыт лишь жрецам-священникам и архиепископу. Цирюльник как-то спросил: почему? Получил в ответ пристальный взгляд из-под седых косматых бровей епископа – казалось, этим жестом столь лаконичный и четкий ответ завершится. Все же, продолжение последовало: Алексасу Оссмию объяснили, что статуя бога сама по себе излучает такое сияние, или, если угодно, энергию, что прихожанам станет дурно. А уж на праздник – когда бог в буквальном смысле входит в статую – эффект подобен взрыву пороховой бомбы, рвущей не плоть, а души. В древности, добавил епископ, статую помещали вглубь храма, в крытые помещения, до которых так просто не добраться, где и прихожанам будет безопасно, и бог окажется не запятнан человеческим грехом. В Соборе Осириса, учитывая проектировку, подход адаптировали.

Алексас даже успел до начала службы. Встал рядом с одной из колонн, закрыл глаза и расслабился – уже начал различать легкий, расслабляющий шум подземных вод…

– Ну вот и попался!

Алексас, напугавшись, отшатнулся в сторону, споткнулся и завалился. Прихожане косо посмотрели на него. Священники – те немногие, что в тот момент были рядом, – недовольно цокнули.

Встав, Алексас отряхнулся, обернулся – увидел, что стоял спиной к зеркалу. Очень опрометчиво с его стороны.

Кто-то обхватил его шею руками.

– Когда тебе уже надоест? – улыбнулся цирюльник.

– Никогда, – призналась девушка, расцепив руки и оказавшись уже перед Алексасом. Заметила его ссадины, кровь на виске: – Что с тобой стряслось?!

– Да так, – пожал плечами Алексас. – Геройствовал.

– Ты ведь терпеть этого не можешь! – она хитро прищурилось. – Даже ради меня…

– Все ты знаешь, – улыбнулся он в ответ. – Но боги не оставляют выбора, когда пьяный извозчик вдруг сваливается с омнибуса, а кони выходят из себя.

Когда дело доходило до встреч с Аной, Алексас не хотел опаздывать – никогда и никуда. На самом-то деле, никакой не Аной, а Аней, но она почему-то всегда просила звать ее именной Аной, говорит, еще с детства, в те времена, когда была живой: всегда любила змей, считала, что нет в мире слова красивее, чем анаконда. Собственно, Ана и потом прекрасно жила, а вот сейчас… тоже жила, но несколько в другом роде. С одним маленьким нюансом.

Ана умерла. Почти что…

Перед Алексасом стоял не призрак, не мстительной дух, не оживший мертвец – это все байки, россказни и страшилки для детей, чтобы ночью по улицам не таскались, ночь – время взрослых, когда заключаются сомнительные сделки и принимаются не менее сомнительные решения. И Алексас, и врачи, и жрецы-священники, и сама Ана сошлись на том, что ее вполне себе – в некотором, очень условном роде, – можно называть демонессой . Другого слова в языке просто не нашлось, хотя, как много раз шутил Алексас, Ана была совсем не похожа на средневековых суккубов – разве только была столь же прельстительно-очаровательна.

Она действительно умерла, притом самым недраматичным образом – попала под телегу, и все тут. Кто знает, что было бы, не случись чудо – настоящее, а не и разряда тех, которые навязывают приставучие оракулы на рынках и ярмарках. Сам Осирис – по крайне мере, таким он явился, – воскресил Ану: в один миг собрал всех ее ка [3] Традиционно категорию «ка» описывают словами «теневой двойник». Более точное определение – воспоминание, или образ человека. Проще объяснить на примере: если чей-то родственник живет в далеком городе, и человек, закрывая глаза, представляет себе этого родственника, то ему является ка (образ, воспоминание). Если тому же человеку снится его родственник – это тоже не он сам, лишь его ка . , теневых двойников, заключенных в воспоминаниях, отражениях и даже произнесенных словах. И ка ее, словно кусочки разбитого кривого зеркала, вновь стали Аной – из плоти и крови, но в то же время бестелесной, окутанной зеленоватым сиянием, даже с призрачными крылышками летучей мыши за спиной – так Ана баловалась, когда была в настроении. Теперь она могла шагать сквозь мир отражений, воспоминаний и, как говорили, духов, или самих ка : через середину меж реальностями людей и богов. Использовала зеркала, как двери.

Она – овеществленное ка . Наверное, поэтому, как она шутила, ей позволили стать первой девушкой-жрицей. Вот так, говорила Ана, чтобы женщине добиться чего-то в этом мире, сначала нужно умереть. Дальше – как пойдет.

От Аны пахло слишком крепким зеленым чаем с жасмином, тимьяном, легкими нотками мелисы и лемонграсса. Когда она злилась или негодовала, запах, такой неестественно сильный, начинал острить, будто обращаясь черным кофе с красным перцем – напитком, так любимым в кофейнях Санкт-Петербурга.

А волосы девушки… Сияющие лазуритом и изумрудами, будто бы переплетающиеся с сверенным сиянием, тем, далеким, на самых широтах Империи, ярким и безудержным, и одновременно с волнами теплого моря, покачивающимися на легком, свежем ветру, сине-зеленоватыми, перенасыщенными. Это были волосы, крадущие солнечный свет в свои закрома, чтобы даже осенью радовать буйством этого словно ожившего весеннего дыхания: манящего, как ожидание первого поцелуя, игристого, как ананасы в шампанском.

Алексас, как всегда, засмотрелся на жрицу. Сам не поняв, когда, схватился за кулон в форме солнечного скарабея, стал крутить в руках.

– Неужели решил изгонять меня, как злого духа? – рассмеялась Ана, тут же резко посерьезничав. – Алексас, что-то случилось? Помимо омнибуса.

– А? А, нет, все в порядке, – пробубнил цирюльник, пряча кулон.

Все, конечно, было далеко не в порядке. Алексас всегда поражался, как Ана вот так, с первого взгляда, угадывает настроение: будто читает его, Алексаса, как открытую книгу, только почерк до конца разобрать не может. Общие очертания улавливает. И уж бог весть, откуда в ней это, думал цирюльник. То ли это фокусы, условно говоря, сущностей иного порядка, то ли – обычная женская проницательность.

Алексас не то чтобы говорить, думать не собирался о том, что сейчас с ним не так – хуже момента трудно найти.

– Я все равно тебе не верю, ну да ладно, как хочешь, – Ана потянула его за рукав, на мгновение порхнув туманно-призрачными, зеленоватыми крылышками. Исчезли они так же быстро, как появились. – Пойдем, самое интересное – внизу. Заодно отмоем тебя от крови.

Они спустились по каменной винтовой лестнице, состояние ступеней которой оставляло желать лучшего – большие, старые, изуродованные временем, они то и дело слегка крошились под ногами. Чем ниже Алексас и Ана спускались, тем холоднее становилось. Лестница уходила глубоко в подземные залы. Вода журчала все отчетливее.