Зорислав Ярцев - Хроники Шветара. Душа трилистника

– Ладно, комнатка маленькая, но добротная, – в слух постановил я, и добавил: – Пора и девочек проведать.

К тому времени, когда я закончил обустраиваться, Изабель уже ушла на службу, после которой монастырь будет отходить ко сну. Так что мы не торопясь перекусили своими запасами, затем кое-как умылись, воспользовавшись услугами бочки с дождевой водой при входе. Её содержимое оказалось на диво приличным. За этим занятием нас и застала Изабель. Местные уже расходились по кельям, поэтому она торопливо рассказала об основных правилах, после чего мы все отправились спать.

Наступил первый рассвет, встреченный нами в монастырских стенах. И лично я встретил его со смешанными чувствами: то ли радость от того, что беспокойная ночь закончилась, то ли сожаление от недосыпа, густо приправленного желанием послать всех куда подальше, укрыться одеялом с головой и ещё поспать часочков пять.

Если вы никогда не спали в монастыре, тогда вам несказанно повезло. Хуже только постоялые дворы рядом с портом, в которых к шуму пьяной матросни добавляются ещё и насекомые. Здесь пастельной живности не было. Матросов – тоже. Пьяницы, если таковые и были, спали тихо и не отличались от благочестивых монахинь или обслуги из мирян. Хотя последние в монастыре не ночевали. На ночь они уходили в своё село под монастырскими стенами.

«Так что же стало причиной моего недовольства?» – спросите вы.

Огромная любовь местных к молитвам. Когда вас каждые два-три часа будят ударом в колокол, поневоле задумаешься о грешном, бренном и вечном. То есть – о грешном звонаре, который очень даже бренен и явно мечтает обрести вечный покой, в чём очень ему хочется помочь. Но звонарю, уж не знаю, кто тут им подрабатывал, повезло. Я не встречал его ни этой ночью, ни во все последующие дни. Звонарь искусно маскировался, и я его не вычислил. Да и не особо-то и хотел. Тем более, что вскоре даже привык, начав отмерять время по этим сигналам, как и все местные. Где-то к третьей ночи, колокольные удары уже перестали мешать мне дрыхнуть…, прошу прощения, усердно молиться, тревожно всхрапывая на особо важных мыслях о несправедливости и бренности бытия.

Сему благому делу разве что мешал вездесущий холод. Толстенным каменным стенам было всё равно, что на дворе стоял уже июль. Двух жарких месяцев, да и апрель в этих вполне уже южных широтах выдался тёплым, оказалось недостаточно для того, чтобы согреть это выстуженное место. Кое-как ситуацию спасали только настежь распахнутые створки окна, впускавшие тёплый воздух с улицы. Но я с содроганием представлял себе, каково здесь зимой. Зимы на юге Фрайчира, конечно, мягкие. Однако всё же и тут бывало поутру прихватывал ледок. Сам этого я ещё не видел, но слышал от учителя и местных.

Перед утренней мессой к нам забежала Изабель. Она постаралась коротко объяснить трём идиотам их действия на предстоящей общей молитве. Честно постаралась – свидетельствую в том. Это мы таращились на монахиню непонимающими глазами, в которых читалось только одно: – «Нахрена?!». Но в итоге мы с Даей, как более сговорчивые…, прошу прощения, смиренные, запомнили основные действия, пообещав проконтролировать надувшуюся малую, вознамерившуюся устроить какую-то пакость. Лучше бы я и в другие разы был внимательнее… Но об этом позже.

Когда Изабель всё же в достаточной мере убедилась, что мы хоть чего-то поняли, она сама повела нас в местный храм. Там мы, не без интереса, наблюдали за священнодействиями фидеосианской мессы.

– Если наблюдать за этим, как за спектаклем, то вполне даже терпимо, – сказал я девочкам после благого мероприятия, когда мы уже отправились в трапезную.

– Театр абсурда, – согласилась Дая, слегка улыбнувшись.

– Ага, обхохочешься. Прям животики надорвёшь, – буркнула всё ещё дующаяся Злата.

Я придержал сестрёнку за балахон, наклонился к самому уху и шепнул:

– Не будь такой букой. Лучше скажи, чем ты сейчас творишь их в своей реальности и что через них ты, как творец, хочешь себе показать?

Злата замерла с открытым ртом, удивлённо хлопая глазами. Я широко улыбнулся, подмигнул ей и последовал дальше, к заветному порогу храма чревоугодия…, прошу прощения, монастырской трапезной. Дая вряд ли слышала мои слова, но всё поняла по виду подруги и сдавленно захихикала. Злата нагнала нас уже тогда, когда мы выбирали свободное место. Вид её стал ещё мрачнее.

После скудной, по моим меркам, но неожиданно вкусной трапезы мы задумались о том, что же делать дальше. Посовещавшись, девчонки пошли осматривать монастырь, а я, вздохнув, отправился искать пресвитера, который, по слухам, в свободное время любил возиться на монастырском огороде. На мессе мы, конечно, поздоровались с отцом Григорием, и даже перекинулись несколькими словами, но стоило всё же пообщаться с местным старцем поближе.

***

Огород на поверку оказался весьма обширным, с ухоженным садом, грядками и даже с целым цветочным уголком. Тут было как-то очень уютно, что не шло ни в какое сравнение с подавляющей атмосферой самого монастыря. Казалось, будто здесь хозяйствует совершенно другой человек, создавший некий оазис для души. Но особенно ярко выделялся цветник, где цветы росли не только на аккуратных клумбах, но и в небольшой оранжерее для теплолюбивых растений, завозимых сюда откуда-то из южной вестарии, где климат жарче местного – мягкого приморского.

Обширное внутреннее море разделяло континент на две неровные части, напоминая чей-то продолговатый глаз. На востоке и на западе полоски суши заметно сужались, прерываясь в итоге небольшими, но судоходными проливами. Их называли Восточными и Западными воротами. Через них море Спокойствия соединялось с океаном. Но, если вдоль океанского побережья вестарийцы могли совершать лишь каботажные плавания, держась от берега в прямой видимости, то вот во внутреннем море, тёплом, спокойном и усыпанном несчётными островами, судоходство кипело вовсю. Его берега лежали в субтропической области, и климат здесь был наиболее благодатным. Северная же Вестария, напоминавшая слегка кривоватый перевёрнутый полумесяц, верхней своей частью лежала в умеренных широтах, хоть и тоже относительно мягких. А вот вся центральная часть южной Вестарии, по форме больше походившая на треугольник, вытянутый к экватору, была испещрена горами, пустынями и полупустынями. Хотя, своих оазисов там тоже хватало. И лишь на самой южной оконечности царили влажные тропические леса, откуда и развозили по континенту диковинные растения и пёстрых птиц.

Впрочем, я отвлёкся.

Среди всего здешнего великолепия цветов, я и обнаружил невысокого, полного, даже какого-то кругленького старичка в сутане более светлого серого оттенка – знак посвящённого второй, глубокой монашеской ступени. Отсутствующую талию стягивал жёлтый пояс, свидетельствующий о статусе жреца посвящённого круга, куда входили архонты из основной жреческой иерархии и пресвитеры из иерархии монахов – те же жрецы, только редко покидающие монастыри и не претендующие на властную вертикаль святого престола с должностью омпатера во главе. Голову старца, а таких монахов ещё называли именно так, венчала не по возрасту пышная шапка коротких, почти белых волос. Он заботливо, с улыбкой на устах, что-то подправлял на роскошном кусте незнакомых мне крупных цветов.