Уна Харт - Когда запоют мертвецы

Голос у пастора был сухой и ровный, как жухлая трава под ногами, но от Эйрика не скрылась спрятанная в нем насмешка. Он понятия не имел, какую часть из произошедшего епископ рассказал преподобному Йоуну, и не знал, как пастор Арнарбайли может ему помочь, но решил отдаться на милость божью.

Скрываться дальше было бессмысленно.

Дома Эйрика встретили радостно, хотя и с тревогой – почему он вдруг приехал из школы? На помощь пришел преподобный Йоун, который пояснил, что лично написал епископу с просьбой прислать к нему Эйрика на праздничную службу. В конце концов, через несколько лет он станет младшим пастором, и было бы неплохо, если бы он уже сейчас осваивался в этой роли. Сам пастор уезжал на другой хутор совершать венчание, но предупредил, что еще побеседует с Эйриком после возвращения.

Оказавшись дома, Эйрик с удовольствием отметил, что за время его отсутствия почти ничего не изменилось. Все так же усадьбу окружал небольшой березовый лес – такой редкий в этих краях, что Эйрик гордился им, словно лично посадил каждое деревце. Некоторые его друзья за всю свою жизнь ни разу не видели столько растительности, сколько он наблюдал каждый день. На всякий случай он спросил у мамы, нет ли новостей об Агнес, но только чтобы сделать ей приятное и показать, что не забыл о сестре.

Тринадцатилетний Паудль так вытянулся за год, что они стали почти одного роста. Гудрун считала, что младший сын пошел в ее породу: в ее семье все мужчины отличались статью. От отца же Паудль унаследовал высокий открытый лоб и легкую рыжину, которую можно было заметить только на солнце.

Самого отца дома не было – он отправился на побережье, чтобы продать излишки шерсти и рыбы и купить соль, рожь и воск для свечей. При упоминании отца Паудль как-то помрачнел и, когда братья остались наедине, признался, что здоровье Магнуса в последнее время оставляет желать лучшего – кашель не утихает. До недавнего времени отвар смягчал недомогание, но в последние полгода стало хуже.

– Его осмотрел лекарь? – спросил Эйрик, укладываясь на постель рядом с Паудлем. Когда-то они уже спали на одной кровати, но тогда брат был значительно мельче и просто сворачивался у Эйрика под боком, как крохотная рыбешка за камнем. Теперь пришлось потолкаться, чтобы устроиться.

– Ты же знаешь отца! – фыркнул Паудль. – Притворяется, что все в порядке. Вот приедет к празднику, ты с ним и поговоришь. Может, тебя он послушает. Кстати, почему ты все-таки вернулся? Тебя же не выгнали из Скаульхольта, правда?

Паудль повернулся на бок, и Эйрик сделал то же, чтобы смотреть брату в лицо. На соседней постели сладко похрапывала мама, а на кухне ветер бился в окно, затянутое тонкой телячьей шкурой так, будто собирался его порвать. Бадстову утеплили на славу: не ощущалось даже легкого сквозняка. Прочные деревянные балки удерживали подновленную крышу из дерна.

– Ты же слышал преподобного Йоуна. Пастор хочет, чтобы я готовился к своим обязанностям уже сейчас. Может, тоже научит меня пугать маленьких детишек.

Паудль тихо и сонно рассмеялся, зарываясь поглубже в одеяло.

– Ты же приедешь на мою конфирмацию летом?

– Приеду, – улыбнулся Эйрик. – Обязательно приеду.

…Он проснулся посреди ночи от вкуса забивавшей рот сырой земли. На мгновение показалось, что он не может вдохнуть, плечи упираются в стенки гроба, а над головой – только деревянная крышка и несколько футов твердой почвы, которые не дадут ей открыться, как ни упирайся руками и ногами.

Эйрик откинул одеяло и сел. Рядом спокойно спал Паудль, отвернувшись к стене. Мамино дыхание тоже было ровным и глубоким. Водоросли в очаге уже прогорели, но в бадстове по-прежнему было тепло и сухо. На минуту он позволил себе поверить, что его разбудила собственная мнительность. Шутка ли – провести три ночи почти без сна, шатаясь вокруг хутора, как неприкаянный дух! Побрел на кухню и, зачерпнув из висящего над углями котла немного воды, сделал несколько больших глотков, надеясь смыть отвратительный вкус. Безуспешно. Ему даже показалось, что между зубами шевельнулись черви.

Тогда Эйрик накинул плащ и, совсем чуть-чуть приоткрыв дверь, чтобы не вымораживать бадстову, вынырнул на улицу. Стареющая луна спряталась за низкими облаками, почти не давая света. Тихо шуршали березы – знакомый, убаюкивающий звук. На секунду он поверил, что все произошедшее – просто дурной сон. Но затем лунный свет высеребрил высокую фигуру, застывшую на лавовом поле, и Эйрик понял, что предчувствия его не обманули.

Драуги бывают чрезвычайно зловредны. В свое время Торольв Скрюченная Нога из лощины в долине реки Тора наделал много шороха, когда умер. Столько людей он свел за собой в могилу, что опустели даже ближайшие селения. Те, кто остался в живых, просто бежали куда глаза глядят, лишь бы сохранить жизнь и рассудок. Его тело пришлось доставать из могильной ямы, везти на двух волах на высоченную скалу и хоронить там за таким высоким частоколом, что его не могли перелететь даже птицы. То место с тех пор зовется Скалой Скрюченной Ноги. Впрочем, и частокол не помог, и Торольва пришлось откопать и сжечь [2] И это не спасло жителей лощины, потому что пепел от погребального костра Торольва лизнула корова и родила зловредного бычка, который стал причиной многих бед. …

Меньше всего Эйрику хотелось, чтобы его родной Арнарбайли звался в будущем Хутором Старика из Бискупстунги. Но мертвец не двигался с места – только стоял и пристально смотрел на Эйрика, свесив костяные руки вдоль тела. Когда Эйрик вошел обратно в дом, плотно прикрыв за собой дверь, драуг остался на прежнем месте, неподвижный и прямой, как мачта.

До утра Эйрик не сомкнул глаз и поднялся с рассветом совершенно разбитый. Он отправился на поиски преподобного Йоуна, но работники сказали, что пастор вернется только вечером. К счастью, работы на хуторе, которая могла бы отвлечь Эйрика, было хоть отбавляй, а мама с Паудлем обрадовались еще одной паре рук.

Усадьба его семьи была большой и процветающей. Отец регулярно покупал у датчан соль и древесину, так что, в отличие от многих других, часть мяса они коптили с солью. Из коптилен тянуло терпким дымом от тлеющего кизяка. Эйрик заглянул туда посмотреть, как батраки развешивают над бочками с огнем массивные бараньи ноги, и отметил, что на них довольно жира. Значит, животные сытно ели все лето. Глядя на болтающиеся под потолком ляжки, он вспомнил вкус рождественского хангикьота – копченого ягненка, дымного и пряного – и сглотнул слюну.

Но до Рождества оставалось еще почти два месяца, а главным угощением предстоящего праздника был свид. Эйрик любил смотреть, как батрачки опаливают свежеотрубленные бараньи головы, сжигая на них все волоски, а потом тщательно моют уши и глаза. Мама сама будет готовить праздничный ужин. Она всегда говорила, что если есть на свете блюдо, талант к которому даровал ей сам Господь, то это кушанье, где необходимо разрезать чью-то голову и вынуть мозг.